Вместо матери

Кузьма вышел в сад.

Через минуту он вошел с сильно изменившимся лицом.

— Стреляют, — сказал он, — все громче стреляют.

Хоть и было важное дело, а всем не сиделось на месте.

Вышли в холодную мглу.

У-ух! У-ух! — раздалось вдали.

Тревожно по всему городку лаяли собаки.

— Кончено наше мирное житье, — сказал Кузьма. — Ох-ох!

— Одно житье кончилось, другое начнется, — воскликнул Сенцов, — экие вы все какие охалки! Что, уж так свет клином сошелся на нашем Тополянске. Подумаешь — Нью-Йорк какой. И в Москве не хуже поживем.

Он похлопал по спине жену, погладил Катю по голове и толкнул их в дом.

— Ступайте в дорогу готовиться.

А Кузьма еще долго кряхтел, слушая далекий гром и глядя в ту сторону, где должна была быть его мельница.

Вдруг ему стало страшно. Он пугливо огляделся по сторонам и быстро вошел в дом, заперев за собою дверь на тяжелый болт.

Когда на другое утро Петя проснулся и шопотом спросил Катю, приходил ли монах и не принес ли он ему пряника, Катя испуганно огляделась и сказала смеясь:

— Во сне ты, что ли, монаха видел?

Петя сконфузился.

— А вчера приходил!

— Никто не приходил.

— Ну… значит… во сне…

Он зевнул и вылез из кровати.

Сенцов с Кузьмой уже стояли на дворе, а Вера Петровна укладывала белье в корзинку.

— И стрелять перестали, — говорила она недовольно, — стало быть, и ехать нечего.

Катя тревожно посмотрела на отца, который в это время вошел в комнату. Но он к ее успокоению сказал решительно:

— Напротив, тут-то и надо ехать.

II. ВАНЬКО

В САМОМ начале германской войны летом четырнадцатого года случилось в городе Тютюне одно происшествие, встревожившее и поразившее тютюнских жителей, пожалуй, еще сильнее, чем сама война.

В Тютюне на Михайловской улице уже скоро сорок лет жил некий Сутулов Иван Дмитриевич. Был он из разбогатевших мелких купцов, имел в Тютюне свой дом, стоявший в глубине большого фруктового сада. Каких только фруктов не было там: и абрикосы, и сливы, и груши, и яблоки, и вишни. Были еще на дворе перед домом громадные шелковицы, по веткам которых летом целый день порхали красивые иволги.

Сутулов был уважаемый житель города Тютюна, и к нему на именины приходил и архиерей и исправник и городской голова.

Но перед самой войной жена Сутулова, Марья Петровна, из-за ничтожной царапины на пальце умерла вдруг от заражения крови, а сын его Тарас был убит в восточной Пруссии, провоевав всего один только месяц.

Но этого мало. Младший сын Сутулова Ванько́ однажды под вечер исчез из дому, а поутру нашли на берегу Ворсклы, там, где были самые смуты, его одежонку. Очевидно, в холодной воде (был сентябрь) сделалась у него судорога, а мальчик не смог бороться с течением. И тело его, вероятно, вода утащила куда-нибудь далеко вниз по реке.

Сутулов от этих трех смертен поседел, похудел, стал лицом даже как-то страшен. Соседи начали его побаиваться. Ходил он по двору и разговаривал сам с собой, а то бывало и начнет кликать: «Марья, а, Марья!» А потом захохочет и уйдет в дом. Кроме старой кухарки и дворника, никто теперь не бывал в богатом сутуловском доме. И тем более удивились все обитатели Михайловской улицы, когда к воротам дома подкатили однажды дрожки исправника.

Из-за всех плетней и заборов высунулись усатые физиономии «дядьков» и загорелые широкие лица «жинок».

— Дывись, дывись, — говорили они, — исправник приехав! Ух! Що-то буде?

И с жадностью глядели они все на зеленые ворота, ожидая чего-то необычайного.

Однако через полчаса исправник вышел, как ни в чем не бывало, сел и поехал, поднимая клубы черной пыли, ткнув плеткой в морду забрехавшую было собаку.

— Уехав! — разочарованно сказали дядьки. — Вин яке дило. Ну-ну.

Однако через час уже все каким-то неведомым образом узнали, что исправник приезжал к Сутулову сообщить удивительную новость. На выигрышный билет Сутулова, находившийся в Кременчугском банке, пал выигрыш в двести тысяч рублей.

Исправник находился в банке как-раз, когда собирались посылать Сутулову об этом извещение. Он вызвался сам свезти это извещение, дабы первому сообщить счастливцу о необычайном подарке судьбы.

К его разочарованию однако, Иван Дмитриевич отнесся к этой новости с каким-то странным равнодушием.

— Так, — сказал он и, усмехнувшись, добавил, — экое счастье прет.

— Подумайте, — воскликнул исправник, — какие это огромные деньги! Вы теперь у нас в губернии один из богатейших людей. Можете себе Иваньковскую экономию купить, либо Даниловские мельницы. И не сомневаюсь, что эта неожиданная удача поможет вам перенести горе, обрушившееся на вас всею своею тяжестью.

Сутулов как-то исподлобья поглядел на исправника и, повторяем, не выразил особой радости.

Исправник уехал рассказывать знакомым, а Иван Дмитриевич в тот же день с вечерним поездом поехал в Кременчуг.

— Ага, — говорили все, — знать, верно, двести тысяч на дороге не валяются.