Вне подозрений

Вот тогда навалилась настоящая, отчаянная безысходность. Даже сейчас она меня не покидает. Бесконечные мысли и тревоги о муже… Ощущение нереальности происходящего… или реальности… месяц за месяцем… Самобичевание. Если бы я повела себя по-другому… Если бы… Постоянный страх того, что Филипп уйдет, измотал меня до предела, выжал все соки. Кем я буду без него? До сих пор моя роль называлась «успешная работающая мать». Бред какой!

Я хохочу – хохочу громко, одна среди кустов и деревьев; звук эхом отскакивает от идущего вдоль рельсов откоса, перепрыгивает через него, летит дальше над тропинкой. Я резко останавливаюсь. Схожу с ума? С ума я уже сошла.

Та ночь… Видения, которые я так долго пыталась похоронить – темные, мрачные, – медленно всплывают на поверхность.

…Я собралась с духом. Мысленно репетировала. Смаковала фразы, выбирала подходящие выражения (что мне «должен» он; чего «заслуживаю» я). Буду спокойной и вежливой. Не буду возмущаться. Я ждала. Плакала. Натянула на себя серую Филиппову толстовку – чтобы его запах окутал мое тело. Пыталась вспомнить, как чувствовала себя, когда мы были близки. Я уже забыла, что это такое – быть естественной, быть собой. Предавалась мечтаниям – вот он приходит, в раскаянии падает к моим ногам, полный любви и слез… Выпила. Потом еще. Ждала. К тому времени, когда он позвонил из «Нобу», меня уже так скрутило от напряжения, что казалось – одно дуновение ветерка, и я рассыплюсь.

Домой он не едет. Вот так, все было зря. И я вылетела из дома.

В ту ночь я неслась по парку, словно угорелая – ноги с силой молотят по земле, руки сжаты и неуклюже вывернуты, мозг пылает. Колочу в ее дверь. Подождала – обезумевшая, задыхающаяся… Зачем я к ней помчалась? Умолять? Ругаться? Не помню. Сколько раз пыталась вспомнить – и не могу. Единственное, что помню – как она возникла в дверном проеме: обломанные ногти, крашеные волосы, дешевые штаны из «Топшопа»… Она действительно чем-то была похожа на меня. Это правда. Но никакого мистического сходства, нет. Все гораздо банальнее. Типаж. Она просто была «в его вкусе».

Я «выгляжу расстроенной», заявила она и приготовила мне чай. Притронуться к нему я не смогла. Она не злорадствовала. Мило извинялась – с обычной снисходительностью молодости. Сказала, что ей жаль, но что уже поздно. Фил собирается бросить работу, переехать и начать все сначала.

Фил.

– Филипп не любит деревню, – ответила я. – Он не поедет.

– Ему неважно, где именно жить. – Она самодовольно мотнула головой. – Лишь бы вместе. Фил хочет завести семью.

– Филиппу не нужно заводить семью. Семья у него уже есть.

Она заговорщически улыбнулась:

– А будущий малыш?

Малыш. Еще один ребенок?

– Филипп больше не хочет иметь детей! – Я захлебывалась словами. – Не хочет распыляться!

Господи, это ведь его слова… докатилась…

– А этого ребенка – хочет! – Она погладила свой плоский живот. – Идем, покажу, что он купил.

Я пошла за ней в спальню. Ну и духота… дышать невозможно. Не плакать, нет! Только не здесь… Я застыла в дверях… ребенок… Какая жаркая у Филиппа толстовка… термобелье… Я дернула ворот – раз, другой… Зачем я ее надела? Грудь распирало, внутри нарастало отчаяние. Как там его?… Жизненный цикл лягушки… причины Второй мировой… Обвив, как цапля, одну ногу другой, я задыхалась, судорожно втягивая воздух, – и все теребила и теребила завязку капюшона. Скрутить узлом, дернуть, скрутить, дернуть… Девушка нагнулась к кровати, из-под штанов выглянул треугольник трусиков. Она обернулась, что-то нежно прижимая к лицу. Плюшевый кролик.

Точно такой же розовый кролик, как у Милли. Только новее.

Выражение ее лица… по-детски наивное, доверчивое. Передо мной стояло воплощение женщины, купающейся в любви, женщины, которую носят на руках. Меня больно резануло по сердцу. Ее лицо, и еще глупое ребячество Филиппа, подарившего любовнице точно такую же мягкую игрушку, как у собственной дочери. В эту минуту завязка, которую я нервно терзала пальцами, не выдержала, узел на конце развязался, и после очередного моего рывка она вдруг выскользнула из капюшона. Я не успела еще ничего сообразить, а в моих руках уже откуда-то взялся шнурок. Шаг вперед – и этот шнурок обвился вокруг Аниной шеи. Ее пальцы метнулись к горлу, сдирая, впиваясь… но я не двинулась с места. Она молотила в воздухе руками, извивалась, дергалась, корчилась. И от этого только быстрее слабела. Я оторвала ее от пола. Какими легкими, оказывается, бывают женщины… Умирающий человек, как я говорила Кларе, – это страшно. Гораздо страшнее, чем умерший. Это длилось недолго. Лишь несколько минут – и ее тело обмякло. Я опустила ее на кружевное розовое одеяло…

Цепляюсь ногой о торчащий из земли корень, спотыкаюсь и, неуклюже размахивая руками, лечу вперед, лишь в последний момент удержавшись от того, чтобы проехаться носом по грязи. Меня душат рыдания. Я не хотела ее убивать! Я ведь хорошая! Но теперь стала плохой, что душой кривить… Я убила человека. Я не собиралась, так сложились обстоятельства. А мне просто нужна была моя семья. Всю жизнь была нужна. Что это, я жалуюсь? Простите…