Вне подозрений

– Мы бы все устроили. – Невозмутимый олух сидит рядом со мной. Слишком близко.

– Ах да, еще. Меньше чем через час за мной заедет водитель. – Где же мой телефон? – Сейчас позвоню ему и попрошу забрать меня не из дому, а из вашего участка. Надеюсь, мы разберемся со всеми неясностями оперативно, правда? Это просто недоразумение, и вы меня быстренько отпустите. Да? И можно мужу позвонить? Он вот-вот сядет в самолет!

Олух вынимает у меня из рук мобильный и сует себе в карман. Морроу оборачивается:

– Мы все уладим сами. Не беспокойтесь. Вам ничего делать не надо, мы обо всем позаботимся.

Я уже такое слышала – неизменная мантра любимого Филиппова турагента, гарантирующего «уникальный, подобранный лично для вас роскошный отдых». Удивительно, как могут леденить кровь привычные слова, услышанные при столь непривычных обстоятельствах…

Камера… Разве нормальный человек допускает мысль о том, что познакомится с тюремной камерой изнутри?! Здесь есть лавка, на ней можно сидеть. Лавка. Почти под потолком – крошечное квадратное окошко. Голубой кусочек свободы… Только не голубой – белый. Небо белое. Где-то вдали завывает дрель. Уборной нет. Видимо, если мне понадобится выйти, я должна постучать в дверь. Чувства на пределе. Неужели отсюда вообще можно выйти? С собой у меня нет ничего. Ни телефона. Ни ручки. Ни книги. Никто не позаботился нацарапать на стенах «Тута был Дэн» или «Суки!». Так что даже граффити не почитаешь. Заняться совершенно нечем – лишь пялиться на четыре голых стены и медленно сходить с ума от мыслей о своей участи.

Громко вопрошаю камеру – у этих полицейских что, не все дома? Я – Алиса, падающая в кроличью нору. Нет, надо бы поискать сравнение повеселее… В голову ничего не приходит. Последний час выдался насыщенным: меня предупреждали, информировали о правах, фотографировали… Щелк – анфас во весь рост; щелк – повернитесь боком. Эти снимки наверняка попадут в газеты… Их будут перепечатывать до бесконечности… Так было с Хью Грантом, которого застукали с лос-анджелесской проституткой. Чтобы газетчики угомонились, придется их поубивать… Господи, ну и чушь лезет в голову! Лучше поискать во всем этом что-нибудь забавное, о чем потом можно похихикать вместе с Филиппом. Точно, расскажу ему, как во время «боковой фотосессии» слегка поворачивала шею и бросала в объектив загадочную полуулыбку из-за плеча – любой профессионал знает, что, когда фотографируешься в профиль, это наиболее выигрышный ракурс. Конечно, на самом деле я не позировала. Внешне я полностью соответствовала своим внутренним ощущениям – угрюмая, окаменевшая… Выдавить улыбку у меня не вышло бы, даже пообещай мне кто-нибудь миллион. Да, это были не просто снимки для полицейского досье – вспышка фотоаппарата обнажила мою душу…

Взяли отпечатки пальцев – и я нечаянно испачкала чернилами подол юбки. «Один из нас никогда больше не отмоется», – мысленно обратилась я к пятну. Гляди-ка, вышел каламбур! Вот это можно будет рассказать Филиппу.

Морроу спросила, хочу ли я ознакомиться с Уголовно-процессуальным кодексом.

– Вообще никто его не читает. Хотя был у меня один фрукт, злющий до опупения, орал тут, как бешеный, а сам – тупоры-ы-ылый. Пардон за мой французский. Я ему: «Конечно, сэр! Вам с длинными словами помочь?»

Она захихикала, а я заверила, что мне и без кодекса хорошо, спасибо.

От правозащитника я тоже отказалась. Юрисконсульты, к которым обычно обращается Филипп, – под стать его любимому турагенту, элитная фирма. На третьем этаже – бойкий адвокат по завещаниям, на шестом – по вопросам недвижимости… а где-нибудь на восьмом – вероятно, не менее бойкий юрист на случай обвинения в убийстве… Для золотой пары – только все самое лучшее! Но я не хочу бойкого адвоката. Это будет признанием вины. И дежурного защитника тоже видеть не хочу. Он мне ни к чему.

– Но дежурный адвокат ведь бесплатный! – удивилась Морроу, словно речь шла о раздаче нового йогурта в торговом центре.

…Я закрываю глаза. Камера малюсенькая, так что вышагивать приходится только мысленно. Туда-сюда… Туда-сюда… Нет, не помогает. Я снова в экзаменационной аудитории. Билет вытащен, пора отвечать, но в голове вакуум.

Когда родилась Милли, мне часто снился один и тот же кошмар. Я стою в центре Бомбея. Толпа людей, куча транспорта, какофония звуков… Филипп пытается помочь мне запрыгнуть в автобус – забитый до отказа, накренившийся, там таких полно. Но я не могу… Потому что держу кошку, бездомную кошку, которую подкармливала в детстве в нашем сарайчике. Она выдирается, а я понимаю: уроню ее – и больше никогда не увижу. Колышущийся город ее поглотит, и найти зверюшку будет уже невозможно…

Сон дурацкий – ну при чем тут кошка? Филипп даже обвинял меня тогда в «кошачьей сентиментальности». Но вызывающее дурноту чувство, будто стоишь на самом краю чего-то страшного, неотвратимого; будто вот-вот потеряешь нечто драгоценное… Именно такое чувство я испытываю сейчас. Полная беспомощность. Все, что у меня есть – деньги, дом, работа, связи, – все совершенно бесполезно…

Спокойно… Спокойно…