Вне подозрений

– Вы арестованы, – сообщает он, – по подозрению в убийстве Ани Дудек в ночь на пятнадцатое марта. Вы не обязаны ничего говорить, но должен поставить вас в известность: если при допросе вы умолчите о чем-либо, что позже захотите предъявить в суде в качестве доказательства защиты, это может быть истолковано не в вашу пользу.

Разве при аресте говорят это? Вроде по-другому… Какой чудовищно исковерканный смысл… Выбранные наугад отвратительные слова… Или я все не так слышу – из-за жуткого шума в ушах, бешено пульсирующей в голове крови?… Нейроны и синапсы лихорадочно дергаются… передавая друг другу сигналы… посылая токи… Вся нервная система шипит и пенится… Мне хочется заговорить, рассмеяться: «Что? Что за бред?!» Но во рту столько зубов… и язык… Колени подгибаются, руки-ноги словно растворяются в едкой кислоте… Тело – плоть, кости – больше не мое… Единственное, что я вижу, – это фигура Периваля; весь остальной мир затянуло черной пеленой…

Из-за спины инспектора выступает констебль Морроу. Берет меня за руку и ведет назад в дом. Разговаривает со мной успокаивающим тоном, словно с выжившей из ума старушкой, которая принимает дом престарелых за гостиницу. Может, я и правда выжившая из ума старушка? И живу в доме престарелых, а не?… Все так же держа меня за руку, Морроу топает вверх по лестнице и приговаривает:

– Вот. Поднимемся. Наверх. Оденем вас по-человечески. Потом поедем в участок, попьем там чайку…

Или не в участок, а в больницу?… Или в центр помощи бездомным?… Не знаю, что именно она сказала. У меня словно мигрень без головной боли – и невозможно понять, что происходит на самом деле, а что нет.

Я сижу на краешке кровати. Мне сто десять лет, и констебль Морроу безуспешно пытается натянуть на меня колготки. Миг – и чернота рассеивается.

– Я сама могу! – заявляю я, дергаю ногой и задеваю Морроу. – Простите! Господи, извините, пожалуйста… Больно? Простите… У меня просто шок. Почему? Ради бога – почему?! Что случилось? Нелепость какая-то… Безумие…

Я рывком натягиваю злополучные колготки и принимаюсь метаться по спальне. Ступор позади, но теперь меня переполняет ярость. Останавливаюсь у окна. Сквозь открытые ставни хорошо видны Периваль и олух из «Гольфа». Посреди улицы стоит полицейский автомобиль – вспыхивающий маячок, незаглушенный двигатель, подрагивающие яркие полосы на кузове… Перебудит всю улицу. Если Рейчел Куртис решит сейчас выгулять собаку, этот день запомнится ей надолго.

– Я вас понимаю. – Констебль морщит дружелюбный веснушчатый нос. – Уверена, все прояснится, и на обед вы уже вернетесь домой.

– Работа! – Я почти кричу. – Мне на работу надо, у меня обедов не бывает!

– Ох, а у меня бывают. Я приверженец нормального питания. И начинаю с хорошего завтрака. Сегодня утром ела овсянку с молоком и патокой. В ней, кстати, не так уж много калорий. Всего сто двадцать. А между основными приемами пищи стараюсь не кусочничать. – Она слегка похлопывает по впавшему животу, упакованному в безобразные полицейские штаны с высокой талией. – Одна проблема – автомат в буфете. То «Кит-Кат», то «Баунти», иногда песочное печенье…

Я молча смотрю на нее. Слов нет.

Проходит несколько секунд – как это мне удалось не завизжать? – и я открываю рот:

– По-моему, фигура у вас чудесная.

Периваль оставил входную дверь открытой настежь. Зачем? Следит, чтобы я не убежала? Или ему просто все равно, и элементарная забота о нормально закрытых дверях не входит в круг его обязанностей? Шум – вибрирующий гул полицейской машины, усиливающийся рокот первых самолетов из Хитроу – разбудил Милли. Когда я выхожу из своей комнаты, она сидит на ступеньках, крепко сжимая розового кролика:

– Что случилось?

Я обхватываю ладонями сонную мордашку и бережно покрываю ее поцелуями. Констебль Морроу возвышается над нами.

– Ничего, солнышко. Ничего страшного. Я постучусь к Марте и разбужу ее. Мне нужно на работу. Это просто по работе…

– Правда? А папа уехал?

– Правда. Скажу Марте, чтобы она тебя покормила.

– Пора, – вмешивается Морроу.

– Я люблю тебя, Милли!

Только бы не сорваться на отчаянный вопль…

Олух из «Гольфа» кладет руку мне на затылок.

– Вы что, смеетесь?! – уворачиваюсь я.

Но он все равно вталкивает меня на заднее сиденье машины. Меня трясет, но краешком сознания я будто вижу сцену со стороны. Забавно, Филипп бы оценил.

– Просто не верится! Вы что, с ума сошли – так меня запихивать внутрь? Вас этому в Хендоне учат? Господи, я думала, такое только в полицейских сериалах бывает…

Судя по всему, не только. В реальной жизни они тоже не церемонятся.

Констебль Морроу и Периваль устраиваются спереди, на этот раз за рулем инспектор.

– Мне через четыре часа выходить в эфир! – возмущаюсь я. – Я еду с вами по своей воле, но лишь потому, что не хотела пугать и так напуганную дочь. Я законопослушный, добропорядочный гражданин! Вы ошиблись, иначе и быть не может. Я ничего не сделала!.. Сумасшествие какое-то… И слушайте, народ, вы мою дочь разбудили! А ей в школу. Боже мой, а что, если бы за ней некому было присмотреть?