Вне подозрений

Они – как стена. Не преодолеть. Перед глазами – море чужих лиц. И все ополчились против меня. Паника нарастает… Я вновь в камере. Нервный центр в мозге… цитоплазма… внешние жабры… легкие… В голове мелькают картинки: Милли, Филипп, Клара, Робин… Те, кого я люблю… мой дом… калитка, дверь… осталось лишь несколько шагов… самодовольно ухмыляющийся Стэн, Периваль… Не добраться, не пройти… Не шевельнуться… Я извиваюсь, выворачиваюсь. Как овца на ферме у Робин, овца, которую тащат на заклание… Ведьма, которую тащат на заклание…

– Габи, Габи, вас освободили? Габи?!

И тут… Она нарастает… Мощная волна поднимается из самых потаенных моих глубин… растет… меняет цвет… становится алой… И наконец, пульсируя, врывается в кровь.

– Убирайтесь!!! – Рычащий, злобный вопль, совсем не похожий на мой голос.

Мои руки, плечи толкают и отпихивают, нога впечатывается в чью-то голень.

– Отстаньте от меня!!! Проваливайте!

Я внутри. Прислоняюсь к двери, закрываю глаза. Жду… Дом выстыл… Выстыл так сильно, что кажется – до меня доносится запах холода. Холода, от которого даже мысли цепенеют. Заброшенный дом… нежилой… Сколько же меня не было? Год? Месяц? Нет, ровно тридцать шесть часов плюс (неожиданно долгое) автобусное путешествие. Глаза распахиваются; держать их закрытыми больше нет сил. Шум за дверью поутих. Покосившееся фото Милли на стене. На нижней ступеньке – чуть заметный отпечаток обуви.

Первым делом – не задумываясь, инстинктивно, – двигаюсь в кухню, сердце дома. Пол замызган. Не то чтобы грязный, скорее слегка потертый; словно в гостях побывала Робин со своей собакой. Может, и полиция приводила собак? Упаковки с хлопьями свалены на тумбочке причудливой кучей, одна пачка вскрыта. В ней рылись чьи-то ручищи. Что можно было искать в хлопьях? Орудие убийства, спрятанное в них под видом бесплатной игрушки? Или кто-то проголодался? Воображению рисуется крадущийся в кухню Периваль, хватающий полную горсть «Фрости».

Оглядываюсь в поисках оставленных им следов. Никаких грязных отпечатков пальцев не заметно. То ли вымыл руки, то ли был в перчатках.

Гостиная. Диванные подушки перевернуты – не лежат плашмя ровными прямоугольниками, а торчат пирамидками, выставив вверх углы. С пианино исчезла одна из фотографий – Милли, Филипп и я в серебряной рамочке. Чехол, обычно прикрывающий клавиши, теперь валяется на полу. Фальшивая нота в комнате, полной фальшивых нот…

К окну лучше не приближаться. Поздно! Крики, щелчки фотоаппаратов. Никуда они не делись – воронье, зверье, погань… Коллекция собирательных существительных в Миллину копилку. Закрываю ставни Филипповым пультом. Руки по-прежнему трясутся, синие вены вздуты. В зеркале над камином какое-то движение – мое собственное бледное лицо… С силой сжимаю-разжимаю челюсти, клацаю зубами. По бокам шеи, словно веревки, напрягаются жилы.

Лестница. В комнате Марты на полу красуется телевизор, снятый со своей родной подставки, ставни распахнуты – и голое окно пялится на меня пустой глазницей. Таинственные стопки одежды исчезли; впрочем, вряд ли это дело рук полиции. Этажом выше – комната Милли. Буковый домик – жилище зверюшек из серии «Семейка Сильвания» – небрежно выдвинут, мебель из него вывалена, словно игрушечные малыши собрались переезжать вместе со всем своим скарбом в Америку. В книжном шкафу тоже беспорядок: сочинения Майкла Морпурго стоят вперемешку с приключениями «Великолепной пятерки» Энид Блайтон, между ними втиснуты «Феи радуги» Дейзи Медоус. Лежащие на тумбочке у кровати «Ласточки и амазонки» кто-то тряс с такой варварской силой, что порвал переплет, покалечив испещренную таинственными знаками обложку…

Моя – наша – спальня на первый взгляд кажется нетронутой. Но в ванную почему-то перекочевала Мартина зубная щетка, а в унитазе плавает окурок. Стакан на моей тумбочке покрыт мутными разводами, как старая клейкая лента; на поверхности воды – ворсинки и пыль. Я всегда заправляю одеяло так, чтобы полоски неброской «елочки» на пододеяльнике располагались вертикально, теперь же они постелены горизонтально. На нижней подушке обнаруживается вмятина, словно здесь кто-то спал.

Посмотрим, что в гардеробной. Отделение Филиппа, похоже, никто не трогал – его одежда по-прежнему разложена аккуратно. А вот мои вещи… Блузки кое-как втиснуты между брюк, юбки – среди джинсов. На полу валяется измятое платье, скомканное чуть ли не до размеров носка. Шелк и атлас, саржа и хлопок… чужие пальцы перещупали все. Даже нижнее белье. На полке, где раньше бережно хранились трусики от «Маркс энд Спенсер», комплекты от «Мила» (с одной стороны – белье на каждый день, с другой – на… на тот день, что не наступит никогда), – сейчас одна бесформенная груда. Мое исподнее в буквальном смысле сплетено в гордиев узел.