Вне закона

— Командир отряда что надо, первый сорт! А полковник Ничепорович — так это ж лесной Чапаев!

Самсонов холодно простился с командирами 620-го и крикнул мне: «Поехали!» Я сел на велосипед.

— Ну, как в Москве-то там? — крикнул вслед паренек.

— Порядок полный!

Так и не узнали мы ничего друг о друге. И все же я узнал многое — в 620-м отряде есть и партийная и комсомольская организации. Вот бы связаться с ними, рассказать им все о Самсонове!

Я оглядывался на паренька из 620-го и на других заднепровских партизан, и тоска щемила сердце. Наша встреча была похожа на короткую встречу двух кораблей в открытом море после долгих месяцев бурного и опасного плавания.

Иные мысли волновали Самсонова. Настроение у него заметно испортилось.

— Сидели бы эти торбочники у себя за Днепром,—  проворчал он глухо. — Ну ничего, мы утрем им нос!..

5

Оставив велосипеды и бричку в укромном уголке леса, нехоженом как дно морское, где и солнечный свет был редким, робким гостем, мы вышли на опушку к занятому врагом селу.

Оно вытянулось двумя посадами вдоль длинной в два километра на глаз — улицы с проулками через три-четыре хаты. Обсаженная старыми березами дорога, скрытая всходами ржи, вела вправо от села к охраняемому немцами мосту на шоссе Могилев — Гомель. Дома хорошей стройки, в три окна, высоко подняты над фундаментом, крыты тесом, дворы под соломой. Все это надо учесть.

По сведениям отрядной разведки, в этом опорном пункте врага, не считая полицейских, окопалось около восьмидесяти немцев во главе с фельдкомендантом. Их костяк — взвод из той эсэсовской команды, что сожгла Красницу, зверствовала в Ветринке.

Удивительно: ничего не говорившие нам прежде названия деревень — они казались нам все одинаковыми — за неполных три месяца наполнились своим особым смыслом, приобрели особое звучание, заговорили всеми своими гласными и согласными. При слове

«Александрово» тебя охватывает чувство своего, близкого, родного; «Кульшичи» — по старой памяти настораживает, будит подозрительность, неразрывно слито с ночью неудачного расстрела бургомистра; «Вейно» — символ изменчивого партизанского счастья;

«Красница» — это наша Лидице... Оказалось, что у каждой деревни — свое лицо, свой характер, что они разные, как люди. Каким новым содержанием наполнится сегодняшней ночью слово «Никоновичи»? Никоновичи фашистский бастион в сердце партизанского края. «Никоновичи»... Это слово совсем перестало звучать для меня по-русски, мысленно я как бы вижу его написанным черными немецкими буквами на дорожном указателе.

За огородами с капустой, огурцами, свеклой, репой, луком высились хаты и дворовые постройки — клуни и сараи.

Сельское кладбище и гумна скрывали от наших глаз центр села. Там виднелись лишь крыши да колодезные журавли. Придерживаясь тени деревьев, избегая залитых солнечным светом мест, мы исходили опушку, наблюдая, примечая, рассчитывая, запоминая.

— Вот там,—  говорил Щелкунов,—  за тем забором погиб Колька Емельянов. А вон в той пятистенке с большим слуховым окном и синими наличниками немцы чуть не угробили меня. Тогда тут стоял небольшой гарнизон...

Щелкунов первым заметил, что к пятистенке с синими наличниками то и дело подходят солдаты. На крыльце все они поправляли на себе пилотки и мундиры. Во дворе виднелся верх легковой машины.

— Комендатура или штаб! — торжествующе сказал Щелкунов.

При уточнении плана боя Самсонов не допускал спора, слушал нас вполуха и, не дослушав, начисто отметал предложения партизан — добродушно, с улыбочками наступал всем тяжелым каблуком на язык. Никто не хотел спорить с капитаном: Ефимов и Перцов многозначительными междометиями выражали восторг и восхищение полководческим талантом Самсонова и этим нехитрым, но испытанным приемом возвышали себя в его глазах; Кухарченко, Гущин и Богданов не верили в планы штаба, наперед знали, что первые же минуты боя поломают их;х Гаврюхин, как человек откровенно штатский и чуждый военной науке, скромно держался в стороне. Поначалу Дзюба, Щелкунов и я наперебой предлагали поправки к плану, но Самсонов принял лишь одну поправку Дзюбы, вспомнив, вероятно, что при всей своей молодости лейтенант

Дзюба, этот кадровый командир-танкист, ветеран финской войны, участник боев сорок первого года, отлично выполнил свою задачу в Ржавке, а за последние недели разгромил со своим небольшим еще, но ударным отрядом несколько сельских управ и мелкие полицейские гарнизоны в трех деревнях за пределами нашего партизанского края — Махове, Волковичах и Давыдовичах.

— Поменьше блести стеклами бинокля! — заметил Самсонов Дзюбе. — Неважный еще из тебя разведчик!..

Я вскоре заметил, что Самсонов незаметно, шуточкой, острым словом, подковыркой постоянно подзадоривал Кухарченко, Дзюбу и других командиров, пытался разжечь в каждом честолюбие, сталкивал командиров лбами.

Меня придержал за руку Иван Дзюба. Когда остальные командиры ушли вперед, он ошарашил меня, сказав:

— Слышал, у Самсонова опять темная история вышла с Ивановым. Пора кончать такие дела. Пора вам взяться за капитана!

— «Нам»? — растерялся я в первую минуту. — А вам?