Вне закона

– Обожди, – ответил Самсонов. Он пощупал языком больной зуб, посмотрел на золотые ручные часы «Лонжин», снятые Щелкуновым с какого-то оккупанта и сданные в штаб, прислушался к лесному шуму. – Ты мне вскоре понадобишься.

– «Молния»?

В эту минуту за восточной опушкой леса разом затрещало пять-шесть автоматов.

– За Хачинкой! – быстро сориентировался Самсонов, но голос его вдруг упал. – И много…

Мы прислушались. Я натянул рубашку. Все в лагере остановилось, замерло, застыло, и было странно, что над костром на кухне беззаботно вьется дымок. Хачинка всего в двух километрах от леса. Стрельба не умолкала. Гулким эхом отстреливался лес. Короткие и частые очереди «дегтяря» покрыли сплошной шум автоматов.

– Тревога! – звонко крикнул Самсонов, туже затягивая ремень.

Вспомнив, что Богданов уехал еще утром со сводками Совинформбюро для партизанских старост, я побежал к шалашу своей группы строить людей по боевой тревоге, застегивая на ходу мундир. «Черти! Позагорать не дадут!»

– Смирно! – скомандовал я, когда группа построилась.

Бойцы смотрели мимо меня, будто не слыша моей команды.

По лицам пробежало сначала выражение тревоги и даже страха, а потом грянул вдруг, распялив рты, неудержимый хохот. Я обернулся. Оказалось, что в лагерь только что примчался Киселев. Мы грохнули. Он и на этот раз прибежал без сапог.

– Кажется, всех убили, – отвечал он, задыхаясь, заплетающимся языком. – Черного, Гущина, Терентьева…

Хохот замер, улыбки погасли.

Еще минут через пятнадцать – двадцать Щелкунов, отправленный Самсоновым в разведку, возвратился вместе с Павлом Баженовым. Черный шел без оружия, бережно поддерживая окровавленную правую руку. За ним – Гущин с минерами. Все они тяжело дышали и, кроме Баженова и Терентьева, казались смущенными и подавленными. Их обступили тесным кругом.

– Что у вас там случилось? – спросил Самсонов с ненужной строгостью в голосе.

– Гущин с минерами нарвался на немцев за Хачинкой, – ответил Щелкунов. Было видно, что его грызла досада: рядом сражаются, а Щелкунова забыли, не позвали…

– Дай ты мне, Володька, сказать, – вмешался Баженов. – Выехали мы с Гущиным на операцию. Жара, лошади еле плетутся, почти все дрыхнут с недосыпу на подводах…

Самсонов сунул большие пальцы рук за широкий комсоставский ремень и нетерпеливо перебирал свободными пальцами.

– Только перевалили мы, значит, через песчаный бугор, что километра полтора от Хачинки, – и вдруг: «Русс, хальт, хенде хох!» И сразу – бах-бах! тр-р-р! Глядь, мама родная, в полсотни шагах – крытая семитонная фрицевская машина и человек сорок фрицев, разворачиваются цепью и на нас прут. Ребята – шмыг с телеги в кусты, а я вижу – не уйти нам, труба, кругом за кустарником чисто поле.

– Воевать не умеете! – прервал пулеметчика Самсонов. – Какой дурак без разведки выезжает на обратный скат высоты через ее гребень!

– Схватил я пулемет, – не останавливался Баженов, – и навскидку длинной очередью веером полоснул по фрицам. Пара фрицев тут же отдала душу Богу, а остальные за кусты попадали. Я тоже сиганул за куст, оглянулся назад, где ребята были – пусто, только Володька Терентьев, мой второй номер, нарезает…

– Куда все, туда и я, – вспыхнул, потупясь, Терентьев.

– Тут я как завою благим матом, во всю глотку: «Володька, мать твою за ногу! Диски!!» Услыхал Володька крик души и, смотрю, не сбавляя хода, назад к телегам чешет. Я его прицельными очередями прикрываю, а он подлетел, цап коробку с дисками. Ну, думаю, капут ему, уже фрицы лошадей скосили… Вижу, самый ближний ко мне фриц – плечистый, со шрамом вдоль щеки – в меня из винтовки целится. Я прыг в сторону, одна пуля над ухом прозвенела, оступился, упал… Стал подниматься, а тут как звезданет меня вот сюда, пониже плеча, так я даже пулемет чуть не выронил. Смотрю, уж далеко по ячменю Гущин и минеры драпают… Рука онемела, кровь хлещет… «Крышка! – думаю. – В открытом поле нас как куропаток перещелкают». Бухнулись мы с Терентьевым за грядку, стер я сухой рукой кровь с пулемета. Тут я ихний лагерь почему-то вспомнил. «Ах вы, мать вашу!.. – ругаю их про себя. – Это вам, сволочи, не над безоружными пленными измываться!..»

– Короче, Баженов! – раздраженно, нетерпеливо поморщился Самсонов и тут же напрягся, вытянулся.

Вдали затарахтел мотоцикл. Это Кухарченко возвращался из Пчельни. Затормозив у своего шалаша, он не спеша установил мотоцикл и, сунув руки в карманы галифе, разминая ноги, зашагал к толпе.