Вне закона

На невысоком, украшенном флагом помосте с трибуной из свежеобструганных досок стоит массивный господин в темно-синем бостоновом костюме. Шляпа с провинциальным заломом и помятыми полями, широченные брюки клеш, полуботинки в калошах – все это стало для меня непривычным. Немцев не видно, вооруженных людей среди большой толпы крестьян, запрудившей улицу перед трибуной, тоже не видать. Лишь на трибуне, по правую руку от оратора, усач с белой повязкой… Бывшие колхозники, превращенные гитлеровцами в «общинников», а вернее в рабов, стоят понуро, уныло.

– А тот тип не на легковушке приехал? – заволновался Кухарченко, когда мы вернулись и доложили ему обстановку.

Партизаны неслышно пошли в деревню и незаметно окружили сходку.

– После окончательной победы, – все еще распинался оратор, – будет проведена коренная реформа, которая справедливо наделит всех добропорядочных и лояльных крестьян землей. Берите эту землю, обрабатывайте ее – весь урожай за вычетом налогов останется вашим.

– Кончай читать обедню! Власть переменилась! – рявкнул Кухарченко, выскакивая из-за угла хаты со взведенным автоматом и рыская глазами в поисках автомобиля.

Человек на трибуне оборвал речь на полуслове и обмер, обмяк, постарел, стал меньше ростом. Застыли и слушатели, ошеломленные неожиданным поворотом, принятым сходкой. Только ветер, вольный партизанский ветер белорусских просторов, порывался сорвать с трибуны чужой, иноземный флаг.

– Это что за фрукт? – дулом автомата Кухарченко указал на фигуру на трибуне. Фигура беззвучно зашлепала толстыми губами. – Ишь ты, ватные плечи, клеш – тридцать сантиметров. Кого спрашивают?

– Собственно говоря, я, я… Я шеф крейсляндвиршафта – начальник окружной земуправы.

– Агроном? Знать, не всякой суке в пользу науки! – заметил Кухарченко. – А автомобиль у тебя есть?

– В город отослал, спадар… – ответил агроном. – Простите, не знаю, с кем… Видите ли, я ночевать здесь намереваюсь. Завтра придет землемер – землю делить будем. Я хотел бы, спадар, еще рассказать общинникам, что желающие смогут выехать на хутора…

– Ишь ты! Дожил, Алексей Харитоныч! – перебил его Кухарченко. – «Спадаром», «герром» величать стали! А на «герра» мне… Ладно! Насчет ночевки побачим. Может, и вечный покой пропишем…

Легко вспрыгнув на скрипучую трибуну, Кухарченко оглядел сходку, откашлялся. Заметив улыбки на лицах партизан, он еще плотнее и ниже сдвинул брови.

– Это что у тебя? – Он выхватил свернутую в трубку бумагу из рук агронома, развернул ее и громко выругался. – Занятно! Геббельсовские штучки, плакатики… Фашистской пропагандой, ватные плечи, занимаешься? Ну ладно, подберем тебе, спадар, статейку. А где здесь тот, с белой повязкой? Молчите? Ну-ну!.. – Яростным рыком, не жалея голосовых связок, Кухарченко прочистил горло, и голос его властно зазвенел: – Слухайте меня, товарищи граждане! Я тут от вашей законной власти говорить буду. Вот что, мир честной и православный! Есть тут середь вас, мужики, такие, которые только зря небо коптят. Смотрю я на вас – и стыдно мне делается. Вот мы, партизаны, за родину сражаемся. А вы что – сепараторный мир с немцем заключили? Вот этот, например, пижон в зимней шапке – кажись, нашей, красноармейской… По физии сразу видать, что годен к строевой. По тебе, кореш, лес зелеными слезами плачет, а ты, бугай, промеж бабья затесался! Воюй – хочешь в лесе, хочешь в поле, но только не при бабьем подоле. И бабы тоже нам помогать обязаны. Не такое время, чтобы на печи преть, задницу с печки на полати перекладывать. Война! А ты, пижон, слухай да ума набирайся. Немец тебе обещает нашей земли по три лаптя на душу нарезать, а ты и уши развесил. Мы за эту землю кровь котелками проливаем, а Князевка твоя, она, почитай, тоже в родину включена. Может, думаешь, я за тебя Князевку защищать обязан? Шалишь, брат, не на дурака напал. Ты сам себе защитник. Вот придет она, армия наша, и спросит: какие такие подвиги вы для победы сделали? А вы что? Ушами будете хлопать – вот что! Армия – она придет. Это точно. Вчера наши пять не то шесть городов взяли.

Сходка пришла в движение. В самую гущину ее проникли неотесанные, но искренние слова. Крестьяне переглядывались, подталкивали друг друга. Агроном зло, торжествующе усмехнулся, расправил грузные плечи. У других испуг, тревога сменились напряженным вниманием.

А Кухарченко, войдя в роль, врал без удержу:

– Может, и больше… Смоленск, Тулу, Рязань – сам слыхал. Про разгром под Москвой слыхали небось? В Москве песни специальные поют: «Драпают фрицы прочь от столицы – им не вернуться домой». На мотив «Синий платочек». А это вот, – Кухарченко потряс зажатой в кулак бумагой, – этот бред Геббельса не годится даже для подтирки… – Он стал рвать плакаты, ругаясь все изощренней, багровея и обливаясь злым потом. – Гитлеровский рай. Знаем мы, что это за рай… Красница и Ветринка уже попали в этот рай…