Внедрение

Степаныч изображал бурную деятельность совсем рядом. Он как раз собирался снять правое переднее колесо с телеги, наверное, для того, чтобы, полюбовавшись на него, поставить на место.

– За деньги не поеду, – сурово ответил он, поглядывая на прерванную работу. Может, у него был план по снятым колесам? – За сахар. Очень уж она его любит… – Он погладил кобылу по крупу. – Эх, Зоренька, давненько ты вкусненького не ела.

«Ага, послезавтра как раз третий день пойдет», – подумал я, глядя на вполне сытую и не особо загнанную лошадку. Но вслух сказал совсем другое, конечно же:

– А морковку Зорька примет за плату?

* * *

– Не, ты б, товарыш старший лейтинат, сказал, что не для себя стараешься, – все еще плохо веря случившемуся, в десятый, наверное, раз толковал Степаныч. – Я ж думал, барахлишко какое у полюбовницы вывезти или шкап бесхозный. А ты свои деньги тратишь на то, чтобы какую-то железяку в Киев отвезти. Я уж думал, что такие только в кинопостановках бывают…

Морковку я купил у той самой женщины, которая мне передала красноармейские книжки погибших в Таранском бойцов. К своему стыду, я понял, что так и не познакомился с ней. Не называть же ее «извините, пожалуйста». Так что я покаялся в этом грехе сразу, как только мы подъехали к ее дому. Она так же копалась в огороде и три рубля за ведро морковки, похоже, посчитала самой лучшей продажей в своей жизни. Эх, пустое. Деньги у меня есть, да и куда мне их тратить? Да и что ей эти купюры? Я, получается, даже вроде как и обманул ее. По уму, она урожай должна припрятать да есть потихоньку со своими. А то для немцев мой трояк ничего не значит. Спасибо тебе, добрая женщина София Андреевна из Конотопа!

Так что Егор на КПП особо нас и не ждал. Дольше всего, наверное, Степаныч прилаживал наполовину снятое колесо на место.

Капитан, правда, посмотрев на трофей, который я собрался взять с собой, заерепенился. Не пущу, мол. Это вам не станция Конотоп-грузовая, а военный аэродром, а вы тут… Ну и так далее. Самодур. И фанфарон в придачу.

Я решил сразу зайти с крупных козырей, чтобы время не тянуть. Затребовал связь с управлением фронта.

– Скажите еще, что самому командующему звонить будете, – проворчал капитан.

– Вы документы мои видели? – спросил я, протягивая бумаги. – Может, глянете повнимательнее? До хрена вопросов в сторону уйдет.

Командир аэродрома и окрестностей ознакомился. Повертел. Только на зуб не попробовал. Но в итоге опять затянул ту же шарманку: не положено, не оформлено, не… не… не…

– Пойдемте, свяжемся с управлением фронта, и там подтвердят мои полномочия, – прервал я торжество военной бюрократии.

Связи с Киевом не было никакой. Наверное, что-то с атмосферой, как сказал капитан. Но я не отчаивался и запросил начштаба двадцать первой армии. Аэродромный начальник уже, наверное, и не рад был, что связался со мной. Хорошо, что Василий Николаевич оказался на месте и официально разрешил мне вывезти трофей на самолете. Вот с этого самого аэродрома. На том самолете, на котором собирался. И пара теплых слов капитану Евсееву, который сам со всякой ерундой разобраться не может.

Танкетка вошла в бомбоотсек как родная. Саблин, конечно, поворчал, прилаживая ее вместе со стрелком радистом (тот, правда, признался, что рация ни хрена не работает, так что радист он только по названию). Ну а потом меня впихнули в кабину штурмана, одев в теплую кожанку, завели один мотор, второй, самолет разогнался – и вдруг я понял, что мы летим. Понятное дело, на самолетах я и до этого перемещался. Не то чтобы жил в воздухе, но и совсем уж неопытным не был. Но вот так, небо перед тобой, а земля под ногами далеко-далеко – впервые. Нет, штаны у меня остались сухие, но было все это… не совсем удобно.

Хорошо хоть, лететь было недалеко. Меньше часа. Только разогнались, я вроде как начал привыкать (если это то, к чему можно привыкнуть) – и мы заходим на посадку, а земля начинает мчаться навстречу.

– Ну как, впечатляет? – сияя улыбкой, спросил Егор, когда мою тушку вытащили из кабины штурмана и поставили на твердую землю. Чему я был несказанно рад.

– Сумасшедшие, что с вас взять? – махнул я рукой. – Да чтобы я по своей воле хотя бы раз!..

– И это мне говорит человек, который возится с тоннами взрывчатки, – засмеялся Саблин. – Так что насчет сумасшедших еще надо посмотреть, где они.

В Узино как будто и не было войны. Каких-то жалких две с половиной сотни километров, а тут травка растет, чуть ли не птички щебечут. Ни стрельбы, ни висящей в воздухе пыли пополам с сажей, которую потом долго и упорно выкашливаешь вместе с собственным нутром. Вот мимо прошел боец в чистой форме. А под деревьями и вовсе десятка три гражданских, сидят, как на вокзале. И прямо среди них трое, а, нет, четверо, в два кларнета, скрипочку и какую-то неведомую мне по названию дудку наяривают вальсок. Такой, знаете, на все сто процентов довоенный. На миг почудилось, что рядом танцплощадка и на ней кружатся в танце парочки.

– Это что? – удивленно спросил я.

– Оркестр вывозят, с утра еще приехали, видать, задерживаются, – объяснил Егор.