Внеждановщина. Советская послевоенная политика в области культуры как диалог с воображаемым Западом

Интерес к героическому прошлому у советских народов не был стихийным. Накануне войны и в ее начальный период национальная история стала важным инструментом воспитания патриотизма и мобилизации масс. В честь русских национальных героев снимали фильмы, их именами называли военные награды, о них писали газеты и постоянно вспоминали в официальных речах. С нерусскими героями дело обстояло хуже, и в первый период войны национальные республики ругали за пренебрежение к прошлому. Журнал «Пропагандист» в 1942 году призывал союзные издательства активнее снабжать население книгами о славных победах прошлого, отмечая, что и у нерусских народов «существует горячее желание больше знать о героизме своих предков, об участии своих сынов в отечественных освободительных войнах»617. Узбекам напомнили о Махмуде Тараби, сражавшемся за свободу от монгольских захватчиков, украинцам — о запорожских гетманах Петре Сагайдачном и Богдане Хмельницком (в честь последнего даже учредили специальный орден)618. К мобилизационной кампании были подключены и историки: за время войны Академией наук были изданы «История Азербайджана» (1941), «История Украины» (1943), «Очерки по истории Казахской ССР» (1941) и «История Казахской ССР» (1943), закончена работа над составлением «Истории Узбекской ССР» и первых двух томов «Истории Грузии», продолжена работа по составлению историй латвийского и якутского народов и истории Коми и т. д.619 Однако к тому моменту, как требование обеспечить аудиторию национальным прошлым стало давать плоды, мобилизационная волна пошла на спад и на первый план вышло конструирование общесоветской истории победы. Воспевание национальных героев представляло тут помеху, что и стало причиной совещания историков в ЦК. Существует точка зрения, что успехи Красной армии, обусловившие превращение войны из оборонительной в освободительную, сделали ненужным продвижение нерусских боевых традиций, и советское руководство потеряло интерес к прошлому нерусских народов620. Это не совсем так: интенсивность, с которой в течение следующих лет проводилась чистка национальных историографий от «буржуазно-националистических извращений», свидетельствует о том, что в послевоенный период советское руководство испытывало к прошлому нерусских народов в каком-то смысле даже больший интерес.

Мобилизационная стратегия не предполагала особой разборчивости в отношении к истории: не так важно, какие именно эпизоды из национального прошлого вдохновят представителей разных советских народов, лишь бы этого вдохновения хватило для победы в войне. Все противоречия и конфликты прошлого снимались благодаря настоящему — советские народы объединяла общая катастрофа и общая необходимость справиться с ней. После войны этого объединяющего фактора не стало, и в столкновениях национальных исторических нарративов стали обнажаться противоречия. Признаки их можно обнаружить уже в первые дни после победы. 12 мая 1945 года в приемную Жданова поступило письмо от лектора Московского университета, выражавшего обеспокоенность тем, что за последние два года ряд его коллег при чтении курса по истории СССР стали меньше уделять времени истории отдельных народов, в особенности северокавказских. В связи с этим автор письма интересовался, как теперь следует освещать историю борьбы горцев за независимость и как именно сочетать национальные традиции и общие жизненные интересы трудящихся СССР621. 15 мая на открытии X пленума Союза советских писателей его председатель Николай Тихонов отметил в докладе возросший интерес к героям национальных эпосов и осудил тенденцию к идеализации прошлого. В частности, в татарском эпосе «Идегей», торжественно изданном в 1940 году, он видел ошибочную попытку представить Золотую Орду передовым государством своего времени, в башкирском эпосе о Каракаскале — намеки на то, что с тех пор, как Башкирия попала под власть России, она потеряла для народа свою красоту622. В июне того же года в ЦК поступило письмо от редактора «Казахстанской правды», который сообщал, что за последние годы в республике наблюдается стремление ряда руководящих работников к возвеличиванию роли казахского народа и замалчиванию роли «великого русского народа»623.

Во всех этих случаях предметом рефлексии становилась невозможность объединить национальные нарративы в том виде, которого они достигли за время войны, в непротиворечивое советское целое: утверждение героического прошлого одного народа неизбежно осуществлялось в ущерб другому. С точки зрения репрезентации всего государства это было проблемой — ему нужна была одна история. Совещание историков 1944 года было одной из первых попыток примирить противоречивые нарративы: предложение рассматривать присоединение Казахстана к России не как порабощение, а как приобщение к более передовой культуре демонстрировало намерение утвердить прогрессивную роль русской культуры и российской государственности в истории советских народов. Эта линия стала определяющей и в дальнейшей политике в области национальных историографий.