Внеждановщина. Советская послевоенная политика в области культуры как диалог с воображаемым Западом

Что плохого было в превращении истории национальной литературы в «аллею славы», составленную из «великих просветителей, демократов и классиков»? Хотя подобный подход обличали как проявление буржуазного национализма, буржуазного в нем, по сути, было мало — на первом плане оказывались не реакционеры, а прогрессивные с советской точки зрения фигуры. Однако отказ от ленинской теории борьбы двух культур делал такую историю непригодной для экспорта. Если демократизм и приверженность прогрессивным идеалам не были результатом выбора, а определяли своеобразие национальной культуры изначально, то опыт такого народа нельзя было повторить. В подобном виде его история не представляла ценности для других народов, поскольку не предлагала руководства для действий. Чтобы быть полезной, история должна была подталкивать к совершению правильного выбора, и в прошлом всех советских народов таким выбором объявлялась ориентация на русскую культуру. Последствия этого выбора должны были становиться понятными из описания современного положения этих народов, и оно тоже было строго регламентировано.

Ярким примером работы этих регламентов были многочисленные статьи о достижениях советских республик, появившиеся в центральной прессе осенью 1947 года, когда один за другим отмечались два юбилея. К 800-летию Москвы узбекский народ отчитывался перед Московским комитетом партии о преобразовании отсталого земледелия в передовое социалистическое хозяйство, белорусы вспоминали, как из Москвы в Белоруссию шли великие идеи русских революционных демократов, чтобы впоследствии превратить «отсталую окраину царской России» в «передовую индустриально-колхозную республику», а трудящиеся Казахской ССР сообщали в обращении к гражданам Москвы, как из отсталого в прошлом края Казахстан за годы советской власти превратился в одну из цветущих республик страны с крупной промышленностью, передовой техникой и богатой культурой641. К отмечавшемуся спустя месяц 30-летию революции поток подобных признаний многократно возрос: трудящиеся Украинской ССР рассказывали о превращении Украины, в прошлом «отсталой и немощной в промышленном отношении», в «могучую индустриальную советскую республику», а председатель Президиума Верховного совета Азербайджанской ССР сообщал, что «некогда отсталая окраина царской России стала ныне передовой индустриальной республикой»642. Им вторили якуты, белорусы, туркмены и все остальные народы СССР. Этот торжественный хор не был лишь ритуальным подношением к юбилею революции — стремительное превращение всех советских субъектов из отсталых в передовые играло ключевую роль в конструировании послевоенного образа Советского Союза.

Эрик Хобсбаум в своей истории «короткого» XX века отмечал, что после войны для всего мира советская модель коммунизма стала в первую очередь программой по превращению отсталых стран в передовые: быстрый экономический рост был привлекательным даже для развитых западных стран, тем более для стран Восточной Европы, отстававшей от Западной, или для Азии и Африки. Для правительств самых разных стран социализм зачастую был интересен не с точки зрения освобождения пролетариата, а потому, что СССР предлагал конкретный пример преодоления отсталости путем плановой индустриализации643. Как видно из юбилейных отчетов республик и других текстов кампании по унификации историографий советских народов, такое представление поддерживалось советской пропагандой, делавшей ставку на модернизационный дискурс. Провозгласив после войны победу над отсталостью, Советский Союз превратил ее преодоление в главный предмет своего экспорта. Это во многом обусловило специфику послевоенного подхода к национальным историям. Прежде советская власть выступала как инструмент возвращения народам отнятых у них экономических и культурных благ — она уничтожала капиталистическое угнетение и отдавала народам то, что и так принадлежало им. Теперь ее роль в судьбе этих народов стала мыслиться иначе: она не восстанавливала справедливость, а даровала народам совершенно новое качество их бытия. Отсюда — критика в адрес историков, описывавших некогда существовавший в национальной культуре золотой век: расцвет, который предлагала советская власть, не должен был иметь прецедентов, поскольку являл собой принципиально новый уровень жизни.