Внеждановщина. Советская послевоенная политика в области культуры как диалог с воображаемым Западом

В советских официальных текстах снятие антагонизма между нациями и классами преподносилось как победа социализма и претворение марксистского учения в жизнь, но историки ставили это утверждение под сомнение. Шейла Фицпатрик писала, что в СССР фактически оказалась восстановлена дореволюционная сословная система, а Терри Мартин отмечал похожую перемену в подходе к национальному вопросу: на смену представлению о том, что нации являются продуктами капитализма и индустриализации, пришло представление об изначально присущей народам этничности652. Фицпатрик полагала, что к середине 1930‐х приверженность советского руководства марксистским принципам утратила глубину и искренность, и в этом же ключе отход высокого сталинизма от классического марксизма трактовался большинством историков. Если рассматривать положение 1930‐х годов как конечный продукт социалистического строительства в СССР, то вывод об отказе от марксистских постулатов представляется естественным, однако даже советское руководство подчеркивало, что, несмотря на все успехи, речь идет не более чем о промежуточном этапе в построении социализма. В статье «Национальный вопрос» Сталин напоминал своим оппонентам о том, что полное уничтожение национальных различий возможно только при победе социализма в мировом масштабе, но при победе социализма в одной стране возможно лишь уничтожение национального гнета653. В статье «О проекте конституции СССР» он похожим образом объяснял, почему в советском обществе сохранялась классовая структура, пусть и редуцированная до двух неантагонистических классов: полное уничтожение классов было возможно лишь в будущем, в едином коммунистическом обществе, но конституция обязана была исходить из настоящего654. В обоих случаях главным препятствием для полноценного в марксистском понимании разрешения классового и национального вопроса оказывалось одно и то же — изолированность советского социалистического общества от остального мира.

Марксизм предполагал построение социализма в мировом масштабе, его ядром должны были стать развитые страны. Задачу русской революции большевики, как и основатели марксизма, видели в том, чтобы вызвать волну революций в странах, где существовали экономические предпосылки для построения социализма, разбудить пролетариат передовых стран. Не случайно официальным языком Коммунистического интернационала был выбран не русский, а немецкий — Ленин рассматривал Москву лишь как временную штаб-квартиру социализма655. Когда стало понятно, что ожидание передового пролетариата затягивается, встала задача как можно скорее преобразовать страну из отсталой в процветающую. К середине 1930‐х надежды на мировую революцию были окончательно похоронены, и Советский Союз официально стал образцом социализма в отдельно взятой стране. Хотя эта концепция была сформулирована еще в 1925 году, она долгое время не предполагала полной изоляции советского социалистического проекта: успехи строительства социализма в СССР еще долго рассматривались как платформа для будущей мировой революции. В 1934 году на Первом съезде советских писателей Жданов подробно описывал, как Советский Союз стал передовой страной социалистической индустрии, земледелия и культуры, но иностранных гостей съезда он рассматривал как ядро будущей армии пролетарских писателей, которую создаст мировая пролетарская революция в зарубежных странах656. Конституция 1936 года фиксировала конец этих ожиданий: как отмечал Сталин, она исходила не из будущего, а из настоящего, а в настоящем социалистический проект был ограничен территорией Советского Союза.