Внеждановщина. Советская послевоенная политика в области культуры как диалог с воображаемым Западом

К тому моменту, как была закончена первая часть, необходимость оправдывать репрессии 1930‐х годов и заключение пакта Молотова — Риббентропа осталась в прошлом. Война изменила и имидж СССР, и имидж его руководителя, и перед советским искусством встали другие задачи. Для первой серии, законченной к концу 1944 года, это не оказалось проблемой: новый контекст лишь подсветил ее апологетический пафос. Начало 1945 года, когда фильм вышел на экраны, было периодом триумфа Советского Союза, шаг за шагом освобождавшего Европу от фашизма. Пропагандируемое явление миру новой величественной страны, ничем не напоминавшей дикие орды, которыми пугала Европу немецкая пропаганда, создавало необходимый контекст для восприятия фильма: новый образ Ивана Грозного был отражением нового образа СССР. В восторженной рецензии на первую серию Всеволод Вишневский подчеркивал этот момент, заявляя, что прежде на Грозного «злобно клеветали, называя его „кровавым тираном“, государственные изменники вроде Андрея Курбского и те иностранцы, которые видели в историческом становлении России лишь „завоевания“, а в русских — лишь „варваров“, которых не следовало „пускать в Европу“». Теперь клевета была рассеяна, фильм Эйзенштейна показывал «подлинную историческую Россию — широкую, с монументальной архитектурой, с высоким развитием музыкальной культуры, связанную глубочайшими историческими нитями с Византийской империей»374. Такой же величественной и культурной, опровергнув всю прежнюю клевету, являлась миру и Советская Россия. Опричнина в рецензии Вишневского превращалась в «надежные командные кадры армии», составленные из «новых людей». Эта армия — «подлинная, хорошо вооруженная, с лучшей в Европе артиллерией» — оказалась способна «разгромить все волжское ханство, разгромить Казань и Астрахань, побудить государства Кавказа войти в сношения с Москвой, заставить Европу резко переменить оценку России» и бросить вызов немцам, «с неслыханной жестокостью истребившим славян на Лабе». Из всех описанных побед и достижений в первой серии фильма фигурировала лишь Казань, но Вишневский красочно достраивал образ, опираясь на победы Красной армии и превращая Россию Ивана Грозного в идеальную репрезентацию Советского Союза. Уже в апреле 1945 года фильм показали в Швеции, затем в Чехословакии и Франции — реакция в Европе тоже была восторженной375.

Вторая серия была закончена в феврале 1946 года. К этому моменту советские военные заслуги стали забываться, а советское руководство всерьез было обеспокоено развернувшейся на Западе антисоветской кампанией, направленной на дискредитацию Советского Союза и, в частности, Красной армии. Описания зверств, чинимых советскими военными, кочевали из газеты в газету, распространялись на радио, но главное — отражали реальный ужас, который наводили на местное население вышедшие из-под контроля советские войска. Красная армия больше не была объектом восхищения: чем дальше, тем чаще и охотнее западная пресса снова сравнивала ее с захватившими Европу варварами. В этом контексте вторая серия «Ивана Грозного» с ее разгулом жестокости оказывалась подтверждением той картины, которую рисовала европейскому населению антисоветская пропаганда. Пир опричников и призыв Басманова «Жги, жарь терема» теперь проецировались не на Большой террор, а на современность: вместо того чтобы символизировать самоочищение и высокую готовность расстаться с прошлым ради будущего, они предъявляли миру страшных и жестоких людей, не ведающих жалости. Фильм, который задумывался как ответ на антисоветские выступления, теперь лишь укреплял их. В дневнике Всеволода Вишневского сохранились очень точные в этом смысле слова Александра Довженко: «Такой фильм о такой России, Кремле — был бы невероятной агитацией против нас»376.