Внеждановщина. Советская послевоенная политика в области культуры как диалог с воображаемым Западом

Фильмы Эйзенштейна и Пудовкина стали жертвами такой же смены приоритетов. «Адмирал Нахимов» снимался для советской аудитории и призван был способствовать мобилизации, но к моменту его завершения стало понятно, что фильм должен решать другие задачи и иметь в виду другую аудиторию. «Иван Грозный» сразу создавался с расчетом на заграничного зрителя, но его главный посыл полностью утратил актуальность после войны, а нарастание антисоветских настроений изменило контекст восприятия. В случае Пудовкина опыт подгонки фильма под новые условия оказался успешным: газета «Культура и жизнь» писала, что после исправления фильм стал «лучшей батальной морской картиной звуковой советской кинематографии», а в 1947 году фильм был удостоен Сталинской премии I степени. В случае Эйзенштейна ситуация оказалась сложнее: фильм так и не был переделан, хотя существенную роль здесь сыграло здоровье режиссера. Вопреки расхожему мнению, Сталин не воспринял «Ивана Грозного» на свой счет и разоблачения собственного культа в нем не увидел. В феврале 1947 года Эйзенштейна и исполнителя роли Ивана Грозного Николая Черкасова пригласили в Кремль на встречу со Сталиным, Ждановым и Молотовым — обсудить перспективы переделывания фильма. Из записи их разговора становится понятно, что к этому времени советскому руководству нужен был совсем не тот Иван Грозный, что в 1941 году. Сталина в Грозном теперь гораздо больше интересовало то, что, в отличие от Петра I, он «не впускал иностранное влияние в Россию», и в этом отчетливо прослеживалось влияние холодной войны и набиравшей обороты борьбы с низкопоклонством382.

Глава 6 «НЕ ТО МОНАХИНЯ, НЕ ТО БЛУДНИЦА» АННА АХМАТОВА И ДВЕ ИСТОРИИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Двух главных фигурантов постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград» — Михаила Зощенко и Анну Ахматову — объединяло множество обстоятельств. Оба автора невольно получили выгоды от идеологических послаблений военного периода — возвращения в советскую культуру сатиры и юмора, с одной стороны, и лирической поэзии — с другой. Оба были признанными мэтрами советской литературы, обоих активно издавали накануне выхода постановления383. У обоих формальным поводом для осуждения стали случайные произведения: детский рассказ у Зощенко и стихотворения «Вроде монолога» и «Мой городок игрушечный сожгли…» у Ахматовой. Но главное — оба были уверены, что вызвали недовольство не конкретными произведениями, а контактами с заграницей. В случае Зощенко речь шла о перепечатывании его произведений: он открыто говорил об этом и в беседе с сотрудником НКГБ, и в покаянном письме Сталину, оба раза отмечая, что все это происходило без его ведома и помимо его воли. Обстоятельства Ахматовой были более пикантными, причем, в отличие от Зощенко, сообщавшего о своих заграничных связях максимально прозаично, она сделала все, чтобы придать им форму настоящего мифа.