Вниз по Шоссейной

Когда лекция закончилась и неутомимый Рудзевицкий поинтересовался, есть ли вопросы у слушателей, все ли понятно, Бенца Фишман, ничего дурного не думая, а просто заботясь о здоровье лектора, ласково заявил:

— Говорить ты говорил больше чем^ва часа, воды ты выпил больше моей худой клячи, неужели ты не хочешь писать?

Собрание грохнуло. Балагулы умеют смеяться.

Дело, конечно, не в Бенце с его дурацким вопросом.

Бенцу конечно, арестовали. Он это заслужил.

Но жаль тех бедняг, которые рассказывали эту историю, ставшую анекдо­том, своим знакомым, а те — своим знакомым и еще другим малознакомым...

Надо было рассказывать осторожно и не всем, и, конечно, не на базаре случайным встречным, чуть ли не прохожим...

Но кто знал... Кто знал... Неудачный такой анекдот получился в транс­портном объединении балагул. Опасный анекдот.

А вот тот, что родился у провизора Розовского в аптеке на углу Шоссей­ной и Социалистической, даже понравился Главному Начальнику На каком- то заседании, разнося в пух и прах нерадивого, не выполнившего плана, но пытавшегося найти себе оправдание директора заготконторы, Главный На­чальник закончил свою гневную речь такими словами:

— И, как гласит народная мудрость, мы скажем этому директору: «По­правьте галстук!»

Все присутствующие заулыбались и аплодисментами одобрили речь Глав­ного Начальника и народную мудрость.

...Никто тогда не мог предположить, что всего лишь несколько лет отделя­ют город от вражеского нашествия.

И немыслимо было представить, что в аптеку к Розовскому войдут два полицая и немецкий офицер и предложат в течение суток переселиться с семьей в гетто.

Как тогда, в разговоре с подвыпившим хамом, Розовский улыбнется, сощурится и спросит:

— Зачем?

А вечером, за чаем, он объяснит семье, что в гетто тесно и неуютно и лучше им всем остаться дома. Для этого нужно выпить чай с сиропом, который он приготовил на этот случай.

И они все выпьют чай с последним снадобьем, приготовленным провизо­ром Розовским.

Поклон вам, знаменитый провизор Розовский!

Вот она какая, Шоссейная улица...

Всмотритесь в нее, прислушайтесь к ее дыханию и не спеша пройдите еще немного в ту сторону, где, коснувшись холма, поросшего редкой сосно­вой рощей, с памятником на самой вершине, Шоссейная, словно состязаясь в беге с соседними железнодорожными путями, вырвется, освобождаясь от городской застройки, к реке, но, споткнувшись о магазин, где торгуют хлебом, и обтекая его, раздвоится и правым своим рукавом уткнется в станцию Березина и остановится среди извозчичьих фаэтонов, ржания лошадей, мелькания ласточек и пыхтения прибывшего поезда.

А левый ее рукав понесется мимо древних тополей, толщенная кора которых там-сям срезана рыболовами на поплавки, к бастиону крепости и деревянному мосту с перилами и башенками, протопает по его дощатому настилу над Березиной, минует еще один мост через затон и помчит, оставляя позади обе деревни Зеленки, и, обрастая по бокам корявыми тенистыми ракитами и белыми каменными столбами-коротышками, минует Титовку и превратится из улицы в большую и дальнюю дорогу.

Мы еще побываем в тех местах, а сейчас пройдем только немного в сторону.

Чуть дальше аптеки и чуть ближе пивной, где любят заканчивать свой натруженный день форштадтские балагулы.

На белокаменном одноэтажном доме короткая вывеска: «Фото».

Мы не будем заходить к этому еще одному знаменитому мастеру, просла­вившему Шоссейную. У нас мало времени, а от него так просто не уйдешь.

Отсняв своим громоздким фотоаппаратом на треноге из красного дерева много поколений бобруйчан и обладая общительным нравом, он посвящен в бесконечное количество историй и об одном только докторе Фаертаге может рассказывать часами. Кроме того, он любит угощать и, не торопясь, вспоми­нать давно умерших клиентов.

А у нас мало времени.

Лучше когда-нибудь, когда вас пригласят в приличный бобруйский дом и, накормив настоящим, достойным хозяев и гостя обедом, предложат в ожида­нии чая с лекахом и вареньем посмотреть семейный альбом, обшитый барха­том и чуть пахнущий сыростью и нафталином, — радостно соглашайтесь. Как бы вам ни хотелось вздремнуть или выйти в палисадник подышать и размяться.

Рассматривайте фотографии, смотрите в глаза этим бравым мужчинам и красивым женщинам, улыбнитесь голопузым младенцам и торжественным старцам, вживайтесь в эпоху.

А потом, осторожно вынув фотографию из альбома, посмотрите, что там на обороте.

Там, среди дарственных надписей или памятных строчек с датами ушед­ших лет, красивая печатка со словами «Фото Погосткина».

Жаль, конечно, что мы не зашли к нему и не пожали его тонкую, почти женскую руку.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Средний ящик письменного стола, на котором стоял, скрестив на груди руки, металлический Наполеон и дымилась окурками пепельница в виде срезанного сверху черепа, был плотно заполнен фотографиями с печаткой на обороте «Фото Погосткина».

Среди них как-то мелькнула небольшая любительская фотография. На ней — мой отец и мальчик в матроске с яблоком в руке. Река и крепость.

Мальчик в матроске — это я.