Вниз по Шоссейной

Так мы шли вместе до самого деревянного моста с башенками и перила­ми, а потом, уже с другого берега, оглянулись на крепость. И я захотел почувствовать и сжать его руку...

Но я все равно представлял, что мы идем вместе.

Так, вместе с ним, мы перешли второй деревянный мост над затоном и оказались на обсаженной тенистыми ивами дороге, по которой весной Степка Воловик бешено гнал пожарную машину.

Здесь было ветрено, и начинающие желтеть ивы тревожно шумели. Вдруг вспомнилось, как Славин рассказывал, что ивы бывают полевые и болотные, а эти, вдоль наших дорог, — ивы-ракиты. И еще есть какая-то ива... Как называется эта еще какая-то ива?.. Нужно спросить у Славина...

Мне стало вдруг невыносимо одиноко, потому что Славин был арестован и его друг, мой Исаак, тоже был в тюрьме, и я один стоял в тени безлюдной дороги, над которой тревожно шумели ивы-ракиты.

И я понял, что не пойду туда, в обгоревший лес, потому что не встречусь там с Исааком, и горькая мысль, что все неповторимо и невозвратно, впервые посетила меня.

Я не пошел дальше, а только смотрел, как из этой тени расплавленно горят луга, как зеленое перестает быть зеленым и плавится на солнце, как сгустки ушедшего августа полыхают в осоке и стогах полнокровным жарким сплавом, и среди него вдруг изумрудно-голубые, пронзительно-синие удары болотинок, заводей и самой Березины.

Какая невероятная синь, радостная, звонкая! Но где-то, в каких-то своих потаенных глубинах и поворотах, она начинает тревожно сгущаться, мрач­неть, далеким гудком ушедшего поезда ранит сердце, и среди остановивше­гося сентябрьского тепла невольно чудятся клекот улетающих журавлей, звон замерзающей земли, запах дымка и падение первого снега.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Директор швейной фабрики имени Дзержинского сдержал свое торжест­венное слово и сшил из отходов производства новые фуражки для городских сумасшедших. Фуражки были светло-серые, с большими модными козырь­ками и круглыми нитяными помпонами на макушке. Правда, в связи с тем, что явка сумасшедших для снятия мерок не была обеспечена, фуражки сшили одного стандартного и, на всякий случай, большого размера.

Выдавали фуражки по списку, в который почему-то попал и великан Адам. Но Адам за фуражкой не явился. Не потому, что был обижен на то, что его внесли в этот список. Адам исчез и больше в Бобруйске не появлялся.

Наверно, никого в городе особенно не беспокоила причина исчезновения Адама. Хоть и был он великаном и заметной фигурой на базаре и пристани, как-то не до него было в это уже вплотную надвинувшееся на город Время. Больше говорили, и то шепотом, о новых арестах, раскрытых диверсиях и затаившихся за каждым углом замаскированных врагах.

Но нам, умудренным познанием прошлого, нашему не заглушенному этим боязливым шепотом слуху, нашему трезвому, проясненному болью зрению нужно побывать на бобруйском базаре в конце августа того года и увидеть в последний раз Адама.

Он стоял на Нижнем базаре недалеко от того дома, где когда-то тетка Зины Гах держала харчевню, а хозяин дома торговал дегтем. Теперь там был «Индпошив», украшенный вывеской работы Бори Вихмана. Неподалеку сапожники, набрав в рот «тэкса», поколачивали молотками по насаженным на лапу кривым каблукам и прохудившимся подошвам.

Адам стоял и улыбался солнечному дню и пацанам, собравшимся возле него, чтобы по очереди проскочить через ворота его широко расставленных длиннющих ног. Он весело, как и пацаны, относился к этой забаве, когда был свободен от перетаскивания тяжестей.

К нему, обходя ряд продавцов плетеных корзин и метелок, как-то таинст­венно подмигивая, шел Боря Вихман.

Боря Вихман разогнал пацанов и поздоровался с Адамом. Адам тоже сказал: «Здравствуй, Вихман», и вытащил свое разрешение. Но Боря отвел его руку и объявил, что уже больше недели разрешение считается недейст­вительным, так как выдано оно Славиным, а Славин, как стало известно, враг народа. Поэтому, добавил Боря Вихман, этот написанный Славиным документ нужно не носить при себе, а уничтожить, потому что, если найдут его при Адаме, может загреметь и Адам, несмотря на свой редкий, нужный для Академии наук скелет.

Адам растерянно смотрел на Борю Вихмана и торопливо прятал свое разрешение уже не в боковой карман сшитого Степанидой пиджака, а за ворот рубахи, подальше от тех, кто мог его обнаружить и отнять.

Адам растерянно смотрел на Борю Вихмана, а тот, довольный своей злой шуткой, добавил:

— Что поделаешь, Адам, сейчас время такое — вырыл норку, окопался, и ша!

И Адам испуганно шарил глазами по снующим ногам толпы, выискивая просвет в двигающихся сапогах, лаптях, сандалиях, ботинках, парусиновых туфлях, где среди булыжников можно было вырыть норку, окопаться и замереть. Но он понял, что для себя ему такой норки здесь не вырыть.

И Адам исчез.