Вниз по Шоссейной

Все как было, никто ничего не тронул Тонкий луч, пробившись сквозь щель, лежит на папином письменном столе. Статуэтка на круглом постаменте — это Наполеон, пепельница — металлический срезанный череп на книге. Чернильный прибор. Очень пахнет пылью, тюлевая занавесь на окне, в ней обгоревшая по краям дыра. Это я прожег. Была такая игрушечная пушка с пружиной. Можно было стрелять горохом. Попробовал выстрелять зажженной спичкой. По обеим сторонам окна — китайские расписные полочки тонкой работы по черному лаку. Над ними два пейзажа — вертикальные, узкие, на фанере, без рам. Слева — зимние березы, справа — лето и сосны. Я почти их вижу. Или я знаю, что там так…

Сразу налево от двери… Почему же она не закрывается?.. Книжный шкаф. Я знаю, там Джек Лондон, Гоголь, Толстой, журналы «Мир приключений», «Всемирный следопыт» — каждый номер переплетен в отдельную тонкую книжку с красивой обложкой… Чуть отсвечивают стекла шкафа, он старый, мама говорила, что он из дома Шмула. Направо от этой двери… Почему ее нельзя закрыть прочно?.. Белая высокая кафельная печь с золотистым лепным карнизом. Затапливалась она из коридора. Да ведь и там никого нет. Это я один в этой странной полутьме вдыхаю пыль и запах нафталина… Потом этажерка, кипы журналов, наверху большой толстый рулон ватмана. Однажды во сне я поднялся с кровати, которая стоит вдоль стены за этажеркой, и, вцепившись в этот рулон, с его помощью попытался взобраться на луну, но рухнул вместе с ним на пружины матраца.

…Дверь в среднюю комнату — нашу столовую. Я туда не иду. Я не пойду и в ту комнату за столовой — это спальня, и не пойду в узкий коридор — из столовой в общую кухню, там дверь тяжелая, набранная из мореного дерева ромбом, сени…

Я туда не пойду, но каждый раз, заходя в первую комнату, его комнату, где стоит моя кровать, а кругом его, когда-то холостяцкие вещи, я подхожу к маминому портрету в углу над столиком между плюшевым креслом и кушеткой… Мои глаза свыклись с полумраком, и я вижу ее. Какая красивая моя мама…

…На всем лежит пыль, и я не слышу своих шагов. Я потихоньку пячусь к двери. Почему потихоньку? Ведь никого нет, и на всем лежит пыль… Почему такая шаткая и непрочная дверь?..

Став человеком государственным, Рондлин не зазнался, но что-то в нем изменилось. Какие-то грандиозные планы монументальной пропаганды и борьбы с ее изъянами все чаще стали посещать его густоволосую серебристую голову.

Началось это в первый же день его переселения на производственную площадь, которую ему выделили «Бытуслуги».

Надо сказать, что мастера этой организации были людьми умелыми и гостеприимными. Диапазон их деятельности был обширен и включал в себя написание разного содержания вывесок на жести и стекле, сколачивание ящиков с отверстиями для фруктовых посылок, изготовление траурных лент с надписями и производство венков и гробов.

Коллектив этого разностороннего предприятия тепло встретил Рондлина и выделил ему уголок поближе к свету, между верстаком, на котором стоял еще не готовый гроб, и штабелем готовых вывесок, на крайней из них на голубом фоне была изображена шляпа и крупным шрифтом написано: «Шапочно-шляпочная мастерская», а внизу помельче: «Инд. пошив».

Тут же было отмечено и новоселье. Пока краснощекий Жора и горбатенький Давид запасались в ближайшем магазине необходимым, Боря Вихман, обладавший, как потом выяснилось, дурным глазом, и Гена по кличке Бурыла привычно пристроили крышку гроба на трех табуретах, застелили ее газетами и красиво расставили стаканы.

Новоселье прошло на славу Хорошо, что рано начали и буквально за каких-то полчаса, ну прямо на пределе времени, поняли, что необходима срочная командировка в тот же ближайший магазин, который вот-вот должен был закрыться. В этот раз послали Гену Бурылу: он и Рондлин оказались наиболее стойкими, но Рондлин считался еще гостем, и Бурыла взял на себя всю сложность командировки.

…Домой Рондлин добрался поздно и сразу уснул И тут ему в первый раз приснился странный сон, содержание которого он стал истолковывать только после третьего и четвертого его повторения.

Не вникая в его глубину и, может быть, в вещий смысл, он продолжал устраиваться на своей производственной территории между очередным гробом и штабелями жести и вывесок. Он, не скупясь, перенес в кладовую «Бытуслуг» свой бесконечный запас красных тюбиков и несколько банок белил. Его походный мольберт уперся в верстак и ждал начала государственной работы…

…А сон был связан с поездом. Он собрался побывать в Витебске, ведь еще был жив Пэн, и ему очень хотелось еще раз показать мастеру портрет дедушки, читающего Тору. Он сел в поезд. Поезд медленно тронулся, проплыли мимо окон станция Березина и водокачка, потом должен был быть мост, но его нет, а какая-то песчаная насыпь, идущая вверх, и молчаливые, неприветливые люди на площадке вагона… Он вдруг узнает, что поезд идет не в Витебск, а куда-то совсем в другой, чужой и враждебный город, и какой-то голос кричит ему: