Вниз по Шоссейной

— Прыгай, Рондлин! Прыгай из поезда, пока он не набрал бешеную скорость! Прыгай, не бойся сломать ногу, даже если ты ее и сломаешь, это будет лучше, чем унестись в этом вагоне совсем не туда, куда ты хотел!

Он повисает на подножке ускоряющего свой бег вагона… и просыпается.

Первая парочка Марксов по заказу транспортного объединения балагул и директора кино «Асвета» вышла из-под кисти Рондлина сносно. Это, конечно, был не тот шедевр, который стал собственностью клуба «Медсантруд». Не было того огня в красном фоне и тех ласкающих глаз переливов черного в костюме, да и сам вождь смотрел как-то уныло, словно предчувствуя недоброе.

Как-то, возвращаясь из «Бытуслуг», морщась и сплевывая от ощущения соседства своих Марксов с дурацкими вывесками и гробами, Рондлин наткнулся на обоз ассенизаторов, неторопливо и даже торжественно двигавшийся ему навстречу.

Сидевший на первой продолговатой бочке Залмон Кац, дальний родственник Бори Вихмана, натянул вожжи и остановил свою полудохлую клячу.

Обоз, бултыхнув содержимым бочек и громыхнув ведрами, стал. Залмон Кац сдвинул набок шапку-ушанку, которую носил во все времена года и называл «зима-лето», достал из-за освободившегося уха папиросу, закурил и сообщил Рондлину, что его родственник Боря Вихман считает Рондлина человеком с золотыми руками.

Рондлин поблагодарил Залмона и пошел к своему дому, размышляя, почему эта вся в выбоинах, канавах и покосившихся заборах улица, по которой так уверенно и торжественно разъезжают ассенизаторы, переименована из Демидовской в Коммунистическую? Одно это уже было темой для беседы с Главным Начальником.

Кроме того, прогуливаясь по улице Карла Маркса и относясь к этому имени уже ревностно, он вдруг заметил то, на что раньше, проходя мимо и даже заходя пообщаться, не обращал внимания.

Здесь, можно сказать, прямо на этой улице, в открытом узком дворе между магазином и соседним домом, делали надгробия и памятники. Здесь доводились до стройного соверціенства разогретые на солнце шероховатые камни, украшенные могендовидами и надписями.

Скорбная эта работа сопровождалась веселым и каким-то уютным и неторопливым постукиванием, чуть более звонким, но по своему спокойному ритму похожим на перестукивание дятлов в сосновом бору.

Недаром тихий и уважаемый в городе сумасшедший Мома часто покидал свой пост у газетного киоска на углу Социалистической и Карла Маркса, чтобы послушать это ленивое, успокаивающее и многозначительное постукивание. Он стоял с неизменной стопкой книг под мышкой, прислонившись к стене, и слушал, слушал… А в глазах его за стеклами пенсне блуждала вечность.

Навещая своих знакомых каменотесов, Рондлин любил наблюдать за Момой. Прислушиваясь к постукиванию, Мома цепенел, и его маленькая неподвижная фигура в старом ватнике сливалась с серыми камнями и сама становилась похожей на странный и печальный памятник.

Почему-то здесь, среди этих одухотворенных скорбью камней, нагроможденных рядом с оживленной улицей, Рондлин острее, чем на кладбище, чувствовал зыбкую грань между тем и этим миром, отчего душа его наполнялась грустью и невыразимой любовью к людям.

Но так было раньше. А сейчас его государственный глаз отметил лишь то, что на улице имени Карла Маркса, да еще как раз напротив Клуба красных партизан, расположилось и действует могильное предприятие.

Словом, было о чем серьезно поговорить с Главным Начальником. Ну а самое важное — это его идея, которая, если осуществится, удивительно украсит город к Великой Дате.

По ночам ему опять стал сниться сон с ускоряющим свой бег поездом. И чей-то голос настойчиво и тревожно кричал:

— Прыгай, Рондлин! Прыгай! Прыгай из этого поезда, пока не поздно…

«Наверное, эго к тому, что нужно писать портреты не там, где делают гробы», — решил Рондлин. И об этом нужно поговорить с Главным Начальником. Мысли его с каждым днем все больше заполнялись словами, которыми он собирался выразить свои замечания и предложения. Он так ясно видел перед собой встающего из-за стола приветливого, с протянутой для пожатия рукой Главного Начальника, что, когда наткнулся недалеко от своей калитки на соседскую собаку, которая завиляла хвостом, вдруг снял фуражку и раскланялся с ней.

«Это уж слишком», — подумал Рондлин и твердо решил утром нанести визит Главному Начальнику.

Бедняга. Он не знал, что Время уже назначило его быть причиной многих несчастий. Если бы он догадался… Наверное, зажав рот обеими руками, бежал бы от своей грандиозной идеи куда-нибудь далеко, может быть, дальше Парич, где жила его тетка и где когда-то ему было хорошо и спокойно.

А во сне опять уплывала станция Березина, а за ней водокачка, и куда-то не туда, набирая бешеную скорость, уносил его чужой вагон, и чей-то голос настойчиво и тревожно кричал:

— Прыгай, Рондлин!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В приемной девушка-секретарь вытирала вафельным полотенцем яблоки и укладывала их горкой в коричневую вазу.

Раннее солнечное утро, уютная тишина приемной и сама девушка, похожая за этим занятием на аккуратную буфетчицу, успокоили Рондлина.