Вниз по великой реке

Тут Канкредин и вправду разозлился, хотя и постарался этого не показать.

– А, так, значит, вы это заметили, – презрительно бросил он. – Но видеть души – еще не значит быть волшебниками. Так вы советуете мне использовать сеть с более мелкими ячейками? А?

– Так вы будете ловить больше. А что вы с ними делаете?

– Не ваше дело! – отрезал Канкредин. – Эта сеть – чары, наложенные на реку, а не ловушка для душ в прямом смысле слова.

– Понятно, – вымолвил Утенок.

Хотя на самом деле ничего он не понимал – сам потом признался.

Но я совершенно уверена, что при этом он был очень доволен собою. Помню, когда я рассматривала одеяние Канкредина, у меня мелькнула мысль: не часто же нам доводилось видеть столь уверенного в себе Утенка.

Потом я добралась до бедра Канкредина и прочитала: «…и благодаря этому мы взяли одного человека с такой душой. Я уверен, что мы случайно перехитрили реку, поскольку те, кто схватил его, были убеждены – он из кланов, как и они сами». Я поняла, что тут говорится о Гулле, и жутко разозлилась. «Он не отдал мне душу этого парня, хотя мы боролись за нее три дня. Но я хитер. Я изучил юнца и мысленно развернул его душу. Я обнаружил, что она – нечто большее, чем река. Это часть древней жизни, существовавшей до реки».

Дальше ничего не было, только подол, толстая нога Канкредина и его грязная сандалия. Остальная часть истории находилась на спине. Я чуть не закричала от отчаяния.

Нужно было как-то заставить Канкредина встать и повернуться спиной. Никогда еще меня не переполняла такая решимость. Я посмотрела на Утенка и осторожно повертела рукой внутри рукава, надеясь, что Канкредин этого не заметит. Утенок все понял. Он тоже пытался прочитать, что написано на одеянии колдуна, но только брат читает медленно. Потому Утенок бросил на меня совершенно бешеный взгляд – на его языке это означало: «Ладно, но это будет нелегко», – и повернулся к магам Канкредина.

– А вы умеете творить иллюзии? Вы можете принять вид кого-нибудь другого?

Он явно пытался выяснить, нет ли среди этих двоих замаскированного Танамила. Мне захотелось покачать головой, но я не решилась.

Я была уверена, что спина злобного колдуна расскажет мне обо всем.

Канкредин и два его мага негодующе закричали. Впрочем, они и так орали все время.

– Так как? – не отставал Утенок. – Может, встанете и покажете мне что-нибудь?

Канкредин заподозрил подвох. Колдун оказался до ужаса умен. На мгновение его толстое лицо приблизилось, и его стало видно очень четко. Пухлые веки наползали на глаза. Канкредин смотрел на Утенка. Его сила обеспокоила брата – впервые за все это время. Утенок крепко сжал Леди под накидкой и судорожно вздохнул.

– Это отучит тебя докучать мне дурацкими вопросами, – прошипел Канкредин. – Ведь верно? А?

И тут меня внезапно посетила мысль: а почему, собственно, он вообще утруждает себя беседой с нами? Он же считает, что мы всего лишь глупые дети. Я глянула на Хэрна. Странным образом тот здорово походил на Гулла!

– Прекратите! – крикнула я. – Оставьте в покое душу моего брата!

– Я тут ни при чем, – возразил Канкредин. – В его душе какая-то странность.

Он внимательно посмотрел на Хэрна. Брат спрятал лицо в ладонях – как будто у него вдруг закружилась голова.

Тут мы с Утенком здорово испугались. Утенок схватил Хэрна за руку и потащил его к выходу. Канкредин вскочил с кресла – по комнате прокатилась волна холодного воздуха, – и заревел, чтобы Утенок не вмешивался.

Потом начался сущий кошмар. Благодаря Хэрну мне представилась превосходная возможность прочитать то, что выткано на спине у Канкредина. Внезапно до меня кое-что дошло. Если на одеянии колдуна написана правда – а я полагаю, что это так, – то есть та часть правды, которая известна Канкредину, – значит наши души – моя, Хэрна и Утенка – подобны душе Гулла и их можно использовать таким же образом. Канкредин смотрел на Хэрна из-под своих пухлых век, а тот дрожал, опираясь на Утенка. Последний стоял, обхватив брата и прижимая к нему Леди – так сильно, что потом у них обоих долго не сходили синяки. И при этом, по его словам, он изо всех сил желал, чтобы душа Хэрна на вид казалась самой обычной – как душа Кориба, сына мельника, или тети Зары, или того же Звитта. А я лихорадочно читала написанное на широкой спине Канкредина.