Внучка алхимика

Соня вдруг подумала, что она не знает, сколько лет Агриппине. Когда эта мысль вдруг посетила её, княжна даже не сразу опомнилась от удивления: как случилось так, что она, историк, не знает возраста своей служанки? Она даже как следует не изучила документы, которые приготовила ей Григорьева. Просто послала за ними Агриппину, а когда та ей их привезла, лишь пробежала глазами и сунула в сумочку. То есть, в документах конечно все указано, но не доставать же их сейчас из-за несвоевременного приступа любопытства!

– Агриппина, – проговорила Соня необычайно ласково, когда молодые женщины наконец переоделись в ночные сорочки и улеглись на свои кровати, я что-то не припомню, сколько тебе лет?

Прежде, перед сном, госпожа и служанка между собой почти не разговаривали, и устала вроде бы Соня не меньше обычного, но, видимо, осознание того, что дорожные мытарства кончились, по крайней мере, на ближайшее время, уничтожило привычную сонливость.

– На Благовещение осьмнадцать сравнялось, – с тяжелым вздохом ответила Агриппина.

– На Благовещение? – растерянно переспросила Соня, – а что же ты ничего не сказала?

– Дак, княгиня… их сиятельство знали. Пятиалтынный мне подарили.

– Чего ж ты так вздохнула?

– Другие девки в моем возрасте уже детей имеют, а мне знать на роду написано, вековухой остаться!

Соня не знала, смеяться ей или плакать. Восемнадцать лет, надо же! И что это получается? Софья на семь лет старше Агриппины! А можно подумать, что наоборот. Княжне стало стыдно: привыкла подле маменькиной юбки ни о чем не задумываться, чего нельзя сказать о горничной. Той вертеться приходится: и госпоже угодить, и стараться, чтобы тебя назад, в нищее село не отправили, и собирать копейки на свою вольную… Чтобы скрыть замешательство, Соня спросила преувеличенно бодрым голосом:

– Ну, а как тебе показалась Франция?

– Вот лежу и думаю…

Надо же, думает она! Соня представила себе сосредоточенную служанку, о чём она может думать! Грамоте-то недавно научилась, за границу её вывезли. Соня в её восемнадцать лет такое и не снилось!..

Да, княжна, вот теперь в вашем голосе отчетливо звучит голос "синего чулка". Понятно, почему они все злые да занудные. Чувствуют, что время упустили, что рядом уже подросли моложе и красивее, вот и выливают свое раздражение на тех, кто ответить не может…

– Верно говорят старые люди: за морем теплее, а у нас светлее.

– Это ты к чему?

– Да к тому, что издалека и ворона может соколом показаться. Всё твердили: Франция, Франция, а что на деле выходит? Едешь и думаешь, как люди в такой нечистоте жить могут! Вот мы один городок проезжали – не помню название – так я заметила: женщина идёт по мостовой нарядно одетая, а у её ног – кровавый поток с мясных рядов течёт. Служанки ночные горшки прямо на улицу выплескивают! И такие непотребства творятся, куда ни оборотись! У самых богатых домов – кучи мусора…

– Что ж ты во Франции один мусор видела?

– Понятное дело, я ещё мало чего видела, но хороший хозяин не станет сор на крыльце своего дома оставлять, куда-нибудь в сторонку сметёт. А вы заметила Софья Николаевна, сколько у них нищих? Да какие наглые! Чуть ли не в лицо протянутыми руками тычут! Я так думаю, французский король должен был бы насчёт нищих распорядиться. Чтоб их куда сгоняли, что ли. А иначе, кто в страну приедет, что о французах подумает? Что у них народ совсем уж бедный, коли столько попрошаек расплодили…

"Надо же, моя горничная – философ почище Вольтера! – уже без раздражения подумала Соня. – Но отчего я так неохотно признаю за нею способность размышлять? Прикрикнуть на нее, чтобы знала своё место?"

Но вслух сказала совсем другое:

– Мне кажется, Агриппина, тебе нужно французский язык изучать. Если хочешь, я могла бы с тобой заниматься.

Соня услышала, как скрипнула кушетка. Наверное, горничная привстала с неё от избытка чувств.

– Конечно хочу, Софья Николаевна, миленькая! Вы помните, как грамоте меня учили?

Еще бы Соне не помнить! Тогда она как раз удовлетворяла свою прихоть ей вдруг захотелось побыть учительницей. Правда, занятие это ей вскоре наскучило, хотя ученица и оказалась очень способной, но вот, поди ж ты, благодаря ему на свете ещё одним грамотным человеком стало больше.

– Ты, надо сказать, молодец, всё на лету схватывала, – вслух заметила она.

– Как мне уроки учить понравилось! – между тем вспоминала Агриппина. – Я и ночью вскакивала, тайком свечу зажигала, чтобы ещё раз букву выученную записать.

И добавила почти без перехода:

– А старуха-то наша того человека знает.

– Какого человека? – почему-то шепотом спросила её Соня, не сразу сообразив, кого Агриппина имеет в виду.

– Того, о котором вы спрашивали. Антуана вроде.

– Ты-то откуда знаешь, если по-французски ничего не понимаешь!

– Не понимаю, зато чувствую. Не только знает, но и боится. Она же как ваши слова услышала, от страха едва чувств не лишилась.

– Ты, матушка, сочинительница! – хмыкнула Соня. – Как она может бояться человека, который жил шестьдесят лет назад? При всех раскладах ему теперь никак не меньше девяноста лет исполнилось бы.