Внучка берендеева. Третий лишний.

Вот и... белолица, синеглаза. Хороша - глаз не отвесть. И даже полнота ее не портит. Это Красава, дитя ожидаючи, сделалась велика в теле, рыхла да опухша, а у Беруси лишь живот выпятился и только-то. Да и того живота почти и не видать под просторным летником.

- Что ж не обнимешь? Аль не рада? - сестрица усмехнулась и сама обняла Красаву. - Не приехала ты... а я уж ждала, что почтишь батюшку...

- Я... хотела, - Красава отвела взгляд.

Неуютно ей было.

А с чего?

Прежде-то они с Берусей ладили. Давно ли друг дружке косы плели? Лентами делились, серьгами да бусами? Да и что ленты... зимой-то, когда холодно, пусть и топили у дядьки от души, Беруся, случалось, забиралась под одеяло к Красаве, обнимала ее за шею и жаловалась:

- Страшно мне.

- С чего?

- Воют, слышишь? Волки это...

- Ветер просто. Буря разыгралась.

- Волки, - от Беруси всегда пахло хлебом свежим и еще пряниками, до которых она дюже охоча была.

- Откудова в городе волкам взяться? Не блажи... а если и волки, то у дядьки забор высокий. Кобели во дворе злющие. Холопы... не пустят в дом.

И Красава шептала, рассказывала всякие глупости... а Беруся слушала и засыпала, а потом и сама Красава, вдвоем на перине было жарко и тесно, но хорошо - страсть.

Так чего она?

И обняла названую сестрицу.

Поцеловала в щеку бледную. За руку взяла.

- Не так уж богат мой дом, - сказала, - но что есть в нем, все твое...

И в терем повела.

...а той же ночью Беруся вновь пришла. Босая, волосы распустила, в рубахе белой, широкой, в которой живот ее виден был явно.

- Пустишь?

- Забирайся, - Красава подвинулась, радуясь, что супруг ныне в отъезде, а то б неудобственно вышло. - Тебе принесть чего?

У дверей холопка спала, странно, что не проснулася, когда Беруся вошла в покои хозяйские.

- Не ругай, - Беруся ступала по половице осторожно, будто не пол под ней дубовый, но ледок первый, коварный. - Она до утра не проснется... тошно мне, Красавушка.

В постель залезла, за руку уцепилась, сдавила так, что больно стало.

- Если бы ты знала, до чего тошно... каждый день, как последний... батюшка... сам не думал, что так получится. Власти хотел. Силы... а не со всякой силой управится можно.

Она уткнулась в пухлое Красавино плечо. И та погладила сестрицу, покачала головой. Надо же, довели... Беруся-то завсегда спокойною была, а чтоб плакала, так такого вовсе не случалось. Ныне же она дрожала меленько, и слезы летели по белым щекам.

- Добрая ты, Красава... только глупая...

- С чего?

- С того, что столько жить, все видеть, все слышать, а ничего не понять, - пахло от Беруси ныне не хлебом и не пряниками - стужею взаправдошнею зимней. - Я даже завидую... у тебя все просто... по заветам... все еще молишься по пять раз на дню?

- Как получается, - уклончиво ответила Красава.

За нынешним-то хозяйством молиться некогда, да и тяжко ей на коленях стоять. Спину ломит. Голова кружится. Ноги к ночи опухают так, что чулки рвутся.

Но дед бы не одобрил.

Сказал бы, что кто ищет, тот способа находит. А Красава просто ленится.

- Молишься... и за меня, надеюсь? Ох, Савушка, я такого натворила... и не я, если подумать... и я тоже... заблудилась совсем... помнишь, нас отец в терем царский возил? Туда все своих дочек возили... царица-то померла... Божиня упокой душу ее смиренную. И царь холост. Многим охота была породниться. А если и не родниться, то... царь до женщин зело охоч.

- Что ты такое...

- Что знаю, то и говорю... согреет дочка постель царскую, а он за это из казны пожалует... казна-то велика... бездонна, почитай, - она отстранилась и слезы ладонями отерла. - Им всем думается, сколько ни черпай, а не оскудеет... а что казны этой... уже давно должны и тому, и этому... а он не думал... как жена померла, пошел... мол, сам на этом свете не задержится, а что после него будет, так какая разница? Хоть пожар, хоть потоп. Отец... привыкла я его отцом звать, хотя... тоже сволочь... спас он меня... как же... жена просила. Ее он любит. Мог бы ведь взять вторую. И третью. Дед бы позволил. Дед ему сам предлагал, мол, если одна пустоцветна, то другая детей принесет. А он ни в какую... завидую.

Голос Беруси был тих и глух.

Страшен.

А Красава слушала, гладила сестрицыны волосы мягкие.

Стужа?

И еще болото. Погост старый, на который их, малолетних, не пускали. Нечего там делать. А они все одно бегали, потому как любопытственно было на древние могилки глянуть, из которых вечером будто бы поднималась княжна проклятая да бродила, искала, кому бы о кладе рассказать...

- И когда она попросила за сестрицу... не отказал. Ее пожалел? Или про твою матушку вспомнил? Не знаю. Главное, что не утопили меня с матерью... как щенка... и в лес не вынесли. Хотя порой... лучше бы сдохла.

- О чем ты...

- О правде... может, он нас и любил, только деньги любил больше, иначе бы... помнишь погост? Помнишь... а она существует.

Красава только охнула. Да, ходили они на погост, но так и не посмели ступить на белую, будто коркою соли покрытую, землю. Простояли, поглядели, как клонится солнце к земле, как озаряет кривые березы алым светом.

И ушли.