Внучка берендеева. Третий лишний

— Да не скажи… — Он оперся на стол, потянулся… и внове веер раскрыл. — По нраву ты мне пришлась, Люциана… вот смотрю на тебя и вижу. Кровь хорошая. Красива. Умна…

Сказал бы кто иной, не Никодим, Люциана б только порадовалась. Ее редко хвалили.

— Конечно, дури в голову набрала, но это и с лучшими бабами случается. Решил я на тебе жениться.

— А за женилку не боишься? — подал голос Архип. Но Никодим в его сторону и не глянул.

— И батюшка мой не против…

— Ищи другую дуру.

— Другой такой, уж извини, нет. — Он осклабился, блеснул белыми зубами.

Хорошие.

Здоровые. Знать, от малых лет магики берегли здоровье Никодимово. И блестят зубы. Блестят волосы. Глаза… кафтан и тот лоснится, но не от того, что заносился.

Из атласу шили.

По особому крою, на манеру норманнскую. Плечи широченные, но не то чтоб сами, а из-за рукавов, тканею подбитых. Еще немного, и в дверь Никодимушка не пройдет…

Из дырок в этих рукавах другие проглядывают, из атласа золотого да шелка. Штаны белые, плотные. По первости Люциана все ждала, когда ж штаны эти возьмут да треснут, уж больно тесными гляделись. Но, видать, ткань хорошей была.

Не треснули.

Поверх кафтана цепь золотая. В руку толщиной. С каменьями, каждый из которых с яйцо перепелиное будет. На сапогах носатых — носы аж улиткою закручивались — и то самоцветы поблескивают.

Не человек прямо, птица заморская, павлином именуемая.

— За меня, конечно, любая пойти бы рада. — Он веерок сложил и по ладони хлопнул. — Но дочки боярские все больше по теремам сидят, жиры наращивают. Глупы, что гусыни. А которые умны — озлоблены. Ты же и умна, и добра. И при даре, хоть малом, но все детям передашь. Подумай. Я тебя неволить не стану. Хочешь магией заниматься? Пожалуйста, препятствовать не стану. Ты многого добьешься, Люциана, если сможешь завершить исследование. Но тебе ведь деньги нужны, верно? Нет, ты не бедствуешь. Но батюшка твой, который готов тебя баловать серьгами да браслетками, не понимает, с чего ему тратиться на древнее барахло, ему ты про науку не объяснишь.

И это было верно.

Помирились.

Хоть и ворчал боярин, да любил дочерей, даже непокорных… любить любил, а разумения у него никакого не было. Готов был золотом за соболей платить, но не за рукописи древние.

— Обойдусь. — Никодим — не та цена, которую Люциана готова платить за рукописи, сколь бы ценными и древними они ни были.

— Обойдешься? Что ж… а ты не думала, что будет, когда вы поженитесь? Если, конечно, у тебя хватит духа с этим…

Никодим скривился.

— Отец от тебя откажется. Может, позже и простит, но не признает. Сестрицу ему твою еще замуж отдавать… так что забыть тебе, Люциана, придется и о нарядах, и об украшениях… и о науке. Из казны за твои рисунки никто платить не станет. А у супруга твоего, если все его имущество запродать, и на клочок твоей рукописи не хватит…

— Прекрати.

— Отчего? Не желаешь правду слушать? Ты же разумный человек, Люцианушка… не то что эти дуры, прости Божиня за откровенность. Ты же осознаешь, что этот брак поставит на твоей карьере большой и жирный крест?

— Заткнись, — велел Архип и с места поднялся было. Но Никодим, к нему повернувшись, рученькой махнул.

— А вас, любезный, я просил бы в чужие беседы не встревать.

Архип набычился.

— Ты…

— Если полагаете, что я говорю неправду, — Никодим развалился на стуле, хотя местная мебель для подобных экзерсисов предназначена не была. Но вышло у него небрежно, с шиком даже, — то укажите, где и когда. Извинюсь.

Молчит.

Архип ведь понимает, что до откровенной лжи Никодимушка не опустится. Но и с правдою много чего сотворить можно.

— А если нет, то помалкивайте… послушайте. И подумайте. Если вы считаете себя ее другом, то поможете принять верное решение. Или вот ваш приятель… говорит о любви, но почему ради этой любви она должна жертвовать что уровнем жизни, что перспективами?

— Почему…

— Почему жертвовать? А разве нет? Возьмем жизнь. Люциана у нас привыкла к тому, что может позволить себе очень и очень многое. Взять хотя бы ее наряды…

— Обойдусь и без нарядов. — Она снова сделала ошибку. Нельзя отвечать Никодиму. И слушать его нельзя. И замечать не стоит, тогда, глядишь, и отстанет со своею блажью. А Люциана не сомневалась, что это и есть блажь.

В конце концов, неинтересна она ему была в прошлом году.

И в позапрошлом.

Что изменилось? Ничего. Почти. Разве что… конечно, Никодим привык быть во всем лучше прочих, а значок отдали не ему. И если в позапрошлом году у него получилось, не за счет силы, но за счет знаний, которых Фролу не хватало, то в прошлом Фрол стал первым.

И в нынешнем будет.

Силы-то у него куда как больше. Вот и решил Никодим соперника позлить…

— Обойдешься. Некоторое время. Но потом устанешь носить полотняные рубахи. Они жесткие. А кожа у тебя нежная. Мыла, притирания, мелочи всякие дамские. От них тоже придется отказаться. Ладно, со скотиной я переборщил. Скотину заводить не обязательно. Но за домом твоим кто следить будет? Ты, Люцианушка, убирать умеешь? Полы там мыть? Пли стирать одежду? Штопать? Не вышивать шелком по шелку, а именно штопать?

Голос Никодимов звенел.