Внучка берендеева. Третий лишний

И в луже такой барахтается, неспособный встать, Никодим.

Руки скользят.

Он то встает, то вновь падает в грязь, которой покрылся с ног до головы. И белый кафтан, и сапоги лаковые с заломами, и волосы… и сам он ныне похож на чудище диковинное… уродлив.

И смешон.

Люциана не хотела смеяться, но… стало вдруг легко.

Живы.

Оба ведь живы. И Фрол вот, тоже изгваздавшийся по самую макушку, стоит, к поломанной сосенке прислонился и стоит, дух переводит. И Никодим… пусть нелеп, но ведь живой… как есть живой… и нет, не тому Люциана радуется, что беспокоилась за него.

Не за него.

За Фрола.

Никодимовой смерти ему бы не простили.

Суд.

Блокировка дара.

И смерть следом, потому что Никодимов батюшка все бы сделал за-ради смерти.

Нет, не над ними Люциана смеялась, а… просто получилось так. И смех ее был громким, заразительным. Фрол тоже хмыкнул и расхохотался. Верно, и его душе тягостно было, а как от тягости этой избавилась, то и… Никодим встал на колени.

Поднялся.

Отер лицо.

— Вы… — Голос его был глух. — Вы еще пожалеете… оба…

…глупый. Умный, а все равно дурак. Разве ж над ним смеялись? Разве кому хоть словом обмолвились о том, что в лесу случилось на самом деле? Нет… тренировка… работа в паре… верили. Или делали вид, что верят? Ныне Люциана уже не удивилась бы, узнай, что все-то их глупые студенческие игры на виду, тогда как самим мнилось — тайные…

Не важно.

Никодим переменился.

Зол сделался. И не с того, что не сумел холопа одолеть. И не с лужи, в которую угодил. Просто… просто чудилось ему, что каждый человек в Акадэмии видел его, смешного и нелепого, неспособного подняться…

…пускай.

Перегорел бы.

Может, и понял бы чего, а может, и нет. Как знать? Было бы время… дали бы время…

…не сам он до сырой силы додумался. Нет, умен был, конечно, порой чересчур уж… ум, что нож, иным и порезаться можно.

Кто ему мысль подкинул?

Кто подсказал, где искать?

Марьяна?

Она-то в те годы стара уже была. Носила шубу медвежью косматую, подбитую плюшем алым, а поверх шубы — цепь золотую… и не просто Марьяна Ивановна, но целительница царская, особым доверием облеченная.

Чем оно аукнулось?

Царские милости — что гадюка за пазухой, может, и сгодится кровь разогнать, да большею частью опасна она. Ужалит и…

…не о том…

…день как день. Солнце бляхою медной. Небо синее. Облачка вот. А ведь такому дню особенным бы быть. Нет, обыкновенный. Тетрадь потерялась, с набросками которая… Люциане в голову идея одна пришла, простенькая, странно даже, что никто до такого не додумался. И если все получится, то… это если не прорыв, то качественный рост.

Барьер станет полупроницаемым.

…и добавить пару символов…

Она была так близка к отгадке, что потерялась. И не помнила саму дорогу от общежития до корпуса, только вот что небо было. И облачка.

Солнце-бляха.

Жарко, наверное… а Марьяна Ивановна в шубе своей идет… спешит так… куда? У нее ведь пары. Люциана точно знает, вчера еще расписание смотрела, подгадывая, когда удобней сдать реферат. Просрочила на полторы недели, а Марьяна ее и так недолюбливает, хотя и непонятно почему.

Не преминет высказаться.

Будь ее воля, вовсе выгнала бы Люциану. Но воли нет, и наставница по травоведению говорит, что у Люцианы талант. Это, конечно, не дар, но тоже многое значит. Дар без таланта — пустое.

Помнит, дверь хлопнула, как-то очень уж громко.

И сделалось тихо вдруг.

Запахло грозой… нет, не той, легкою, осенней, что прокатится громом, пугнет парой молний да исчезнет, обронивши пару капель. Но зимнею. Тяжелой.

Горло словно рука сдавила.

Никодим ждал.

Теперь, оглядываясь сквозь годы, она прекрасно понимала: он ждал. И не столько Фрола, сколько ее, Люциану, дуру несчастную, которой смешно стало… с чего бы ей смеяться было?

— Доброго дня. — Он стоял под аркою.

И был бледен до синевы.

Истощен.

Сила сжирает. Ему не сказали этого. А если бы и сказали, послушал бы? Гордыня сломала…

…и ее тоже.

— Доброго. — Фрол если и не понял, что именно произойдет, то всяко почуял — неладное. Он задвинул Люциану за спину, и Архип выступил, наклонился, готовый перекинуться.

— Вдвоем на одного? — Никодим подбросил на ладони кругляш молнии, не той, куцей, которую творят магики на первых курсах, но полновесный белый шар природной. — А и давайте… вдвоем… втроем… скольких вас хватит…

А она, вместо того чтобы сказать… хоть что-то сказать, глядишь, и спасло бы слово, стояла и разглядывала узоры на полу.

Белый мрамор.

Черный камень.

Красный.

И зеленый.

Перплелись, свились будто бы случайно, но ведь пол этот — Люциана узнавала — суть точная копия пола в храме Луксорийском, от коего одни развалины остались, но величественные. А шеметцы знали толк в охранных плетениях. И значит, вот она, ее рукопись, та самая, которой не хватало, чтобы совершить прорыв. Чтобы доказать, не одна сила магику нужна.

Прославиться.

Осталась безделица — понять.

Почему белый?

И черный.

Зеленый с красным… сходятся и расходятся… а Никодим тут с молниями. Вдруг да повредит? Нельзя… никак нельзя… его, истинный, землетрясение разрушило, и этот пол — единственная точная копия.

А она, слепая, ногами.

Не видела.

И молния…