Внучка берендеева. Третий лишний

— Не думаешь. И никто не думает. Вам сказано, что бояре — зло суть, каждый о своем печется. Так это ж нормальне. Ты тоже небось о своем радеешь, а не об обчественном.

В этом была доля истины. И Кирей не стал спорить.

— Батош-Жиневские… смутьяны… да Мирослав человеком был тишайшим. Он кроме книжек своих не видел ничего. И царицу принял, что родную. Радый был, что братец, наконец, счастие свое отыскал. Тьфу… от иного счастья не сбежишь… это ему Божиней воздалось… и нам, грешным, которым старая царица не по нраву была. Нате вам новую, радуйтесь…

Он кипел.

Давним гневом. Злостью. И Кирей не мешал. Слушал.

Интересное… нет, кое-что он знал, от иных слухов, как ни крути, никуда не денешься, особенно когда слухи эти столь интересны. Были и сгинули… выехали и не доехали…

— И чем все закончилося? Где Мирослав? А нету… казнили… как заговорщика и смутьяна… или, может, как наследника законного? Самое интересное знаешь что? — Боярин наклонился, оперся руками в подлокотники кресла резные. Лицом к лицу он был еще более страшен.

Видны стали и шрамы белые.

И рубленое ухо, до того прикрытое космами.

Пахнуло пивом кислым, капустою.

— А то, что не дожил он до казни. Преставился. И знающие люди сказывали, будто бы смерть его мучительною была… его ж под замком в покоях царских держали. С уважением. С почетом. На дыбе не мучили. Вовсе думали сослать, потому как слабые доказательства были… слабые… письма подметные? А кто их писал? Свидетели? Тати темные, которые за монетку и послабление саму Божиню оговорят… нет, не присудили б его бояре на смерть. И он об том ведал. А еще, душа светлая, верил в брата, что разберется тот с наветами… на другой день назначено было ему перед Думою выступать, держать ответ по делам своим. И ему было что сказать…

Боярин дыхнул.

И Кирей с трудом удержался, чтобы не поморщиться — гнилым было дыхание.

Черным.

Диво… и надобно бы Лойко сказать? Или не стоит? В дела чужие семейные нос совать себе дороже.

— Я с ним беседовал накануне. Не верилось вот, что Мирослав трона возжелал… нет, не верилось… он был печален. И сказал, что завтра… что тошно ему так ошибиться… а ночью его не стало. Сердце… да… только сказали, что сердце это не просто так стало. Вырвали его из груди…

Боярин с силой оттолкнулся от кресла.

Распрямился.

— И кому бы то сделать?

— Царице? — Кирей встал. — Конечно… всегда виновен чужой. А она для вас чужой была… ты говоришь, таилась. А если б не таилась, разве вы б дозволили дитя доносить? Устроили б несчастный случай. С лестницы там сверзлась. Или в бане угорела. Или еще что… родила не при вас? Так опять же, знать, были причины… пропавшие ваши… так с чего ты, боярин, решил, будто она виновная? Нет… они семьями пропадали, а Батош-Жиневские живы. Жена в монастыре, как положено. Сын вон в Акадэмии учится… магиком станет. Дочки… думаю, видывал ты их, раз надумал сына женить.

Боярин насупился.

И дышал тяжко.

— А сердце… что ж, нехорошо говорить такое, но… не все книжные тропы белы да чисты. Ты говоришь, что Батош-Жиневский ученым был. А никогда не задавался вопросом, какою наукой увлекся он?

Боярин сопел.

Сердито.

И гнев, клокотавший в этом теле, не стихал. Не поверит ни слову.

— Спроси… а лучше спроси про книги, которые в поместье изъяли. Попроси заглянуть. Она позволит. И прочесть даст. В тебе-то дара нет, боярин. Тебе-то их читать безопасно… за иные знания кровью платят. Обычно чужой, но когда ее не остается, то и своею приходится. Так что, боярин, взято с него было по заслугам. И не людьми вовсе…

Молчание.

Тихо.

Слышно, как стучит в разноцветное окошко муха… гудят слюдяные крыльца, плюхается тяжко тело. И скребется она, ворочается, норовя в щелочку махонькую протиснуться.

Скоро пригреет солнышко, и мух станет множество великое. Будут ползать, что по стенам расписным, что по потолкам, соглядатаями. И не спасут от них ни ленты, медом пропитанные, ни отрава мушина, ни мухоловки…

— Нет, боярин… не найдем мы правого. И виновного не отыщем. — Кирей убрал флягу, пояс поправил. — Я для чего ехал… сказать тебе, что есть уже у меня невеста. И одной доволи…

— Нашел невесту… девку… тьфу.

Посветлели глаза боярина, отступил гнев, а с ним и запах дурной, темный, о болезни упреждавший.

— Уж какая есть… тебе ль не ведать?

— Ведаю… дуришь ты старика. — Боярин усмехнулся кривовато. И вдруг спросил: — Что, тяжко?

— Как есть.

Жаловаться Кирей не привык.

— Воли охота… помнится, я когда на границе жил… беден был, не мышь, конечно, но и… конь, броня да сабля, а остальное — воинская удача. Вы к нам ходили. Мы к вам. А там как уж свезет. Кто в землицу сляжет, степные травы кормить, а кто и при золоте-серебре… да… зато понятно. Тут друг. Там враг… эх, благодать… и главное, что свободен ты и телом, и духом…

Он вздохнул тяжко.

— Потом большего захотелося… да… а душа в степи просится. Душе золото ни к чему. Слушай ее, азарин… а про дело это ты подумай… тебе все одно, кого невестою звать, а ей хоть малая, да защита.

— Что?

Этакого поворота Кирей не ожидал. Боярин же присел на ближний стул, зачерпнул горсть орешков каленых и стал их пальцами давить.