Внучка берендеева. Третий лишний

— Степь не готова к очередной войне, войне братоубийственной, которая разорвет молодое царство на части… а проклятые шкирии не упустят случая вонзить свои зубы в плоть нашу…

…ну да, только они этаким манером и балуются.

— И потому мой каган принял решение… тяжело оно далось…

— Я понял. — Он устал слушать. — Вам нужна голова Кирея. Мне нужна его невеста. Поэтому давайте договариваться прямо. Я дам вам то, чего вы желаете, не позже месяца-завертеня. А вы оставите свои попытки добраться до Зославы.

Мальчишка открыл оба глаза и улыбнулся беззубым ртом.

Он услышал.

И согласился. А Кеншо-авар… тот тоже поймет, что воле кагана не стоит перечить.

ГЛАВА 18 Где про родственников сказывается

— Ой, болить… — Бабка моя испустила тяжкий вздох, с которого ажно окны задребежжали меленько так, мерзенько… — Ой, болить, Зославушка…

Она шумно высморкалась в расшитый платок, а другой к глазу приложила.

— Чего болить?

Я бровку приподняла, оно, конечне, не так выходило, как у Люцианы Береславовны, но я давече цельный вечер перед зеркалом сидела, рожи корчила, сиречь, училась лицо держать, чтоб оное лицо выражало только тое, чего мне хочется, а не чтоб все на нем написано было.

Не знаю, как оно выходило, но я честно старалася.

И ныне пучилась, пытаясь видом своим донесть до бабки мыслю про тое, что не верю я больше в ейные хвори. То есть верю, конечно, сердце у ней слабое, и печенка пошаливает, и кости, бывает, ломит, когда погода меняется.

Но все оные хвори ныне приглежены и обихожены.

И лежит она на кровати, да не той, которая студиозусам положена. Нет, раздобыла где-то Марьяна Ивановна кровать железную, с высокими билами. На ней — перин ажно пять. На перинах — простыночка льняная с шитьем. Подушки пуховые, высокие, и уж средь них бабка возлежит, что заяц меж сугробов снежных.

Лицо темное.

Рубаха тоже белая, тонкого полотна. На волосах седых — хусточка. И до того махонькою серед перин и подушек глядится бабка моя, такою бледненькой, что сердце прям сжимается.

— Душа у меня болить, — бабка веки то смежила.

Лежить.

Не дышить, почитай.

Ну, оно со стороны глядится, будто бы и не дышит она. Я-то чую, как в грудях шумит. И сердце бьется. Стало быть, живая.

— С чего ж она болить-то?

Я сидела на стульчику, у кровати приставленном, да думала, что пора бы ужо заканчивать этое лечение, которое крепко затянулося. И Марьяна Ивановна сказывала, что телесно бабка здорова.

Ну, на ее годы здорова.

А вот душою… так души в Акадэмии не исцеляют.

Бабка глаз приоткрыла, левый, хитрющий, и простонала:

— За тебя, Зославушка, болит…

— А чего со мною? Вона, здоровая я…

…сама сказывала, что дай Божиня здоровия, а остальное само приложится. Так вот и дала, и приложилось. Так приложилось, что уж не чаю, как оно отложится.

Бабка два глаза открыла, глянула, слухаю ли, и вновь застогнала, куда там призракам… призраки — сиречь фантомы, суть остаточные явления… чего? Запамятовала…

— Так же ж бросил тебя твой Арей…

От донесли.

Кто?

Мыслится, Марьяна Ивановна, кто ж еще. А если не она, то целительницы местные, которые ныне ждали и дождаться не могли, когда ж и Кирей от невесты этакой, порченой, откажется. А он не торопился.

— …горестно тебе?

— Горестно, — сказала я, чтоб не огорчать бабушку.

— Душа болить?

— Болить.

— Вот! — Бабка моя пальчик к потолку воздела. — А я тебе говорила, что так и будет! Ненадежная он личность!

А словесей-то набралась в беседах премудрых с Марьяной Ивановной.

— А твой Кирей… — смолкла и губу пожевала. — Он тоже тебя недостоин.

О как.

И чем же ж Кирей успел провиниться? Давече он бабке моей корзину прислал с пряниками да клюквой в сахаре, с орехами калеными, с медовыми лепешками и прочею снедью, чтоб не жалилась она на жизнь нынешнюю зело горькую.

— Сама подумай. Он же ж азарин!

— И прежде, мнится, тебе сие не мешало.

Бабка насупилась.

Но со своего не отступилась.

— Вот поженитеся… если еще поженитеся… а он тебя в степи увезет и там… — Она глаза выпучила и губки поджала, вид при том сделался неодобрительным.

— Чего там?

— Степи там.

— Я уж уразумела…

— Зослава, не перечь старшим! — Бабка позабыла про то, что помирала, и в перинах села. Ну попыталася. Перин-то много, в них и утонуть можно. — Увезет и скажет, что по азарскому обычаю ты ему не жена, а…

— А кто?

— А никто! Не пришей кобыле хвост. Бросит и не оглянется.

— Значится, за Кирея не идти?

— Не иди, Зославушка, не иди… на кой он нам сдался? Бес рогатый, рожа глумливая, ни почета, ни уважения. Разве ж такой муж тебе надобен?

Я покачала головой.

Вот… духа дурного выбили, а мысли — нет, крепко засело в бабкиной голове, что она мало царскою тещею не стала. И вот с одной стороны разумеет она, что сии мысли духом рожденные, а с другой… сватался же ж царевич.

Распрекрасный.

Не то белявый, не то смуглявый, не то вовсе рыжий. Божиня ведае…

— Вот и я мыслю, что не такой… да и дети рогастые… люди смеяться станут…

От людской смех — это последнее, чего я боюся.

— Ты уж скажи ему, чтоб не приходил, добре, Зославушка?

— Скажу.

— И не надобны мне его пряники…