Внук Донского

Бояре после трапезы сразу же разъехались по своим усадьбам. Меня остановил с таинственным видом отец и предложил отведать совместно какого-то особого монастырского перевара, называемого чаем. Ого, не знал, что в этом времени баловались чаями.

Вскоре к нам присоединились главный дипломат, тысяцкий, дворецкий и новый глава тайной палаты. Отец Паисий лично повёл нашу группу через яблоневый сад к беседке над прудиком. Около неё нас повстречал необычного вида человек лет сорока. Привлекало взгляд умное, правильное лицо, обрамлённое по-европейски небольшой русой бородкой. Облачен он был в тёмно-синий кафтан, короткий по немецкой моде.

– Здрав буде, княже великой! – поприветствовал незнакомец отца низким поклоном.

Потом поприветствовал каждого с ним подошедшего. Меня он окинул недоумённым взглядом.

– И ты буде здрав, боярин Новуградски! – ответствовал ему отец. Обратившись к нам, представил мужчину: – Се есть боярин старшинны Василей Никитович. Муж вельми вятш и разумом, и гобиной. Посадничал не единою[556]. Пришед зде отай. О сем сретении[557] зауститися[558] требно.

Мы прошли в беседку и расселись по лавкам вокруг пустого деревянного стола. Недалеко от нас послушники суетились возле костра с нависающим над ним чаном.

– Знавай маво настольника Димитрея, боярин. Летами мал, же зело хитрен. Библами разум начитан, – решил меня отрекомендовать князь. – Воеводою рать поведе помале.

Переведя на меня глаза, боярин скривил губы в улыбке и склонил голову, не поднимаясь. Другие наши участники грядущего чаепития были чужаку вроде бы знакомы. С князем Борисом он обнялся, как со старым другом. Переждав, пока монахи поставят корчагу с мёдом и расписные чашки на стол, отец с улыбкой наклонился к гостю.

– Благодарен те паче за пособление. Немчин Ёрданиус почах смаговницу дивну сотворяти отай. Зельно на Москве учудятися, егда мы сию вящность сотворим, – произнёс он в возбуждении и спросил, – С коими помыслиями ты, наш лепши друже, семо пришед?

– Златы пояса[559] новугородски ропщут и готовы отшед от Москвы, – начал говорить приезжий. – Зорят нас посадниче Андрей Иванович, да с тысяцким Микулиным. В уста зрят московским наместным[560] дьякам и деют, иже те им рекоша. Детели торговы податями тяготят зельне, иже гости ганзейны возропташа. Земли наши под Москву емлют. В Бежецком верхе и в Волок-Ламских волостях наши тиуны не изосташа вмале[561], токмо московски. В Двинской земле городки сеи ставят, с Господой не согласяху. Князёк Эжвинский Ярёма надысь забедовал[562] грамотой, иже московски охотны люди бесчинно в лесах его промысляша.

– Мняху ли Господа под Литву сойти? – перебил его князь Юрий.

– Суть сие, государь, – со вздохом согласился боярин Василий, – хотят сяко сотворити мнозе рода вятши из Златых поясов, под литовску руку Новуград отдати. На Григория Богослова требно буде выбрати новы посадника и тысяцка. Яко ты ведаешь, государь, из гласных[563] есмь. Право емлю восприматеся в степенны посадники. Архиепископ Евфимий вторый исперва[564] в мою сторону зрит и пособит ми. И мнозе рода с ми купно стоят. Посадник с тысяцким хотят снарядити людишек подлы за них кликати, но зельне новгородцам нелюбы оне. Пособи одолеть вся супротивных[565], княже Юрие Димитриевич.

– Сказывай, боярин, кое пособление те содеять, – уточнил князь.

– Гобина требна серебром тысяща рублёв, несть мнее[566]. Литвински и московски заединщиков[567] прекуповати требно, – выпалил боярин заготовленные фразы, – Аще мя выберут, пометаюсь с Господой те, княже преславны, столом Новугородским. А предшест сему те, государь, котору с московлянами требно почати. Новгородцы ноли укажут путь людишкам московским.

– Не утаю, тяжким трудом ты мя облещил, боярин Василий. Гобину велию и брань яру волишь. Образумети сие требно без спеха.

Принесли несколько глиняных бутылей со знакомым запахом счастья. Как я давно понял, чай уже можно было не ожидать. Хотя было бы занятно его опробовать. Чаем в старину называли любой травяной напиток, который потребляют медленно, не спеша, в приятной беседе с хорошим человеком. Ни к какому китайскому чаю это слово отношения не могло иметь.

Разговор заметно оживился.

– Ваську, сыновца преподла древле грежу со стола отча согнати. Молодши князи к ми потече абие. Люда в пределах моих мнозе, да не знамых с ратна мастротой. Воев добрых бы поболе ми нать, абы крепче клопа московска попрати, – слегка пьяно высказал свои мысли отец.

– Дал бы я те сею дружину ратну с людями старейны немецки, да тысяцкий Анисько Микулин сычом стрелоочим зрит окрест. Израду прилепли ми. Ноли несть посадником стати, а на плаху грясти. От облыжных наветов стеречися требно ми, – в хмельной задумчивости от монастырских напитков пробормотал боярин.

Как говорится, никто приезжего сановника за язык не тянул. Тут же решил воспользоваться удачным моментом и чуток подёргать сановного новгородца за дипломатические тестикулы.