Внук Петра Великого

Захарий мне признался, что ему не хотелось бы покидать Россию во время таких знаковых перемен, но с Бестужевым спорить было бесполезно. Он давил на то, что молодой человек был весьма сведущ в языках, но мне показалось, что основной причиной являлась его фамилия. Чтобы Ланчинский не путался, ему выбрали в помощники человека с фамилией, похожей на ту, что носил его предыдущий помощник. Ну, надеюсь, с Захарием у чрезвычайного посланника не будет таких проблем, какие были с его предшественником, иначе я решу, что это место проклято. Чернышевский же должен был продолжить путь вместе с нами до самого Петербурга.

Гонец, которого отправил вперед Кейзерлинг, опередил нашу кавалькаду почти на неделю, что дало время и подготовить замену в Вену и прислать встречающих.

В Риге нас пересадили, наконец-то, из холодных и вечно застревающих в снегу карет в возки, поставленные на полозья. Дорога сразу стала веселее, и, самое главное, двигаться мы стали гораздо быстрее.

За оставшуюся дорогу я так и не нашел общего языка с графом Чернышевским. Более того, мы со спесивым поляком даже ни разу не разговаривали. Да и наплевать. Мне от его присутствия было, если честно ни холодно, ни жарко. А вот с моими самоназначенными учителями я проводил много времени и не сказать, что это время было потрачено зря. Говорить-то можно было и в возках, в которых помещалось максимум два человека. Только Бастиан ходил грустный, потому что скрипку я забросил совсем, да и никакого пристрастия к музыке не выказывал. Ну вот такой я, да и в своей прошлой жизни не умел даже три блатных аккорда на гитаре изобразить, не то что на скрипке сыграть нечто, что не вызовет спазмы у окружающих.

Так что Бастиан был забыт, как были забыты Крамер и Румберг, с которыми герцог, оказывается, играл в тех самых солдатиков, которых я какой-то девчонке сплавил в Берлине. При этом он пытался в точности воспроизводить битвы своего кумира короля Фридриха. Мне вот было удивительно, зачем они вообще поощряли все эти детские выходки у подростка, который уже вполне был способен, как показала практика в виде Марты, с девушками кувыркаться. Наверное, это было сделано, чтобы отвязаться: занят герцог хер знает чем, зато никаких хлопот не доставляет. А то что это явно не вполне нормально – да пофиг, кому от невинных игрищ герцога плохо-то? Только вот я – не герцог, и мне все эти игрушки не нужны. Я прекрасно отдаю себе отчет, что, если пойду по пути наименьшего сопротивления, то закончу как настоящий Петр III в дружеских объятьях одного из братьев Орловых, хоть убей не помню какого именно, и его шелкового шарфа. А мне оно надо? Да и не привлекает меня военщина в том виде, в котором привлекала герцога. И я с удовольствием сменю осточертевший мундир на что-нибудь более штатское.

Все-таки мы успели прибыть в столицу до исполнения моего четырнадцатилетия, которое, как мне по секрету сказал перед отъездом Чернышев, Елизавета планировала отметить с невиданным размахом. Вопрос «зачем» не стоял – затем, чтобы меня увидели все те, кто пропустит долгожданную встречу тетки с племянником.

Чем ближе мы подъезжали к Петербургу, тем сильнее меня мучил вопрос, а как вообще знакомиться с Елизаветой? Чмокнуть в руку и свалить в выделенные мне апартаменты? Обнять? Поцеловать трехкратно, как папаша ее любил делать? Ну а что, она же утверждает, что продолжает дело Петра, вот и показать всем, что знаю, кто такой этот самый Петр, вплоть до привычек его. Корф помочь мне в том никак не мог, потому что не знал. Его отправили в Киль практически сразу после переворота, ничего толком не объяснив. Остается надеяться, что Елизавета сама выкрутится из положения и как-то обозначит свои намеренья. Или, что еще лучше, пришлет кого-нибудь, кто все мне объяснит, потому что выглядеть чучелом под прицелом сотен глаз, а я сомневаюсь, что их будет меньше, как-то не слишком хотелось бы. Потому что пятьдесят процентов из этих сотен будут уже на церемонии знакомства оценивать, прикидывать перспективы и определяться с дальнейшими телодвижениями в отношении меня.

Как бы то ни было, в Петербург мы въехали уже утром, переночевав в паре верст от города. На въезде нас уже ждали. Трое офицеров стояли рядом с лошадьми и переговаривались между собой, при этом двое молодых парней явно старались держаться от третьего, который был среднего возраста, подальше. Этот третий стоял возле ограждения моста и смотрел вдаль, может быть, даже на виднеющийся в морозной дымке Кронштадт, и в беседе принимал очень мало участия.

Когда мой кортеж приблизился, офицеры встрепенулись и более старший поднял руку, останавливая ехавшего впереди Преображенца, имени которого я пока не знал. Вообще, встречающий меня отряд как бы дистанцировался, словно они ехали сами по себе, а мы сами по себе, просто в одну сторону, поэтому в одной куче. С чем это было связано, я не знал, но намеривался разобраться.

Дверь возка отворилась, и офицер заглянул внутрь. Найдя меня взглядом, он кивнул и нерешительно произнес.