Внуки

Внизу возле лестницы показался маленький тщедушный человечек; склонив голову набок, он смотрел вверх на певца.

— Прочь с дороги, жаба! — громыхнул бас. — Проклятый сквалыга!

Кассир с видом сожаления передернул плечами и прижался к перилам. Хольмерс, наклонившись к нему, прогремел:

— Сегодня я ни перед чем не остановлюсь. Понятно? Через час в моем шкафу будут лежать сто монет! Либо… — Он грозно взмахнул одной рукой, другой оперся о меч и с высоко поднятой головой проследовал дальше, выводя строку из своей арии: «Послышался вопль, пронзительный, страшный…»

Помощник режиссера, стоявший за кулисами, махал руками, как подстреленная птица крыльями:

— Куда вы запропастились, Хольмерс?

— Я иду-у! Я иду-у!

В партере Государственной оперы сидели в этот вечер важные персоны; среди них — государственный советник доктор Баллаб, полицей-сенатор Пихтер, а также Вильмерс с женой, дочерью и зятем Меркенталем. Сам Папке распорядился отложить для них билеты. Ну, понятно, с тех пор как он, Папке, занял пост директора оперного театра, от него уже мочой не пахло и он опять был принят в обществе. Во всяком случае, Папке теперь не чувствовал себя зависимым от Вильмерсов, скорее наоборот. Он стал личностью, которую рискованно было не замечать. Пауль Папке в новехоньком фраке, в который он облачился по случаю сегодняшнего выступления, разглядывал себя в зеркале. «Лучше быть не может!» — с удовлетворением отметил он. Это могло относиться лишь к фраку; на внешности же его, как он сам признавался себе скрепя сердце, годы оставили свой отпечаток. Особенно предают мешки под глазами, в последнее время они как-то особенно выделялись, Актер мог бы всякими кремами и пудрой скрыть их, он — не мог. Мешки под глазами делали его более старым, чем он себя чувствовал. В конце концов ему на каких-нибудь пару годочков больше шестидесяти, но чувствует он себя пятидесятилетним. Досадно будет, думал он, если сидящие в ложах представители властей не захотят держать язык за зубами и раньше времени разгласят сенсацию, которую он сегодня собирается преподнести публике, — им она, разумеется, давно известна. Сенатор по делам культуры Аренс твердо обещал — никому ни словечка. Но разве в подобных случаях можно положиться на чиновных особ?

Папке прислушался.

Третья сцена. Серенада Манрико. Слава богу, Кёлер как будто в голосе. Пожалуй, жестковатый тенор для этой роли. Но зато сильный, впечатляющий. А этого вечно пьяного кляузника Хольмерса он проучит. Навсегда отобьет у него охоту терроризовать театр своей вечной критикой и требованиями авансов. Хольмерсу необходимо срочно переменить климат. Надо послать его в турне, в прифронтовую полосу. Пусть захлебнется в трофейном шампанском. Пьянство в конце концов — только порок, но критиковать, ворчать, злопыхательствовать — это нынче преступление…

Поднялся занавес. Начался второй акт. У фургона, наполовину вытянутого на сцену, в живописных позах расположились цыганки; мужчины, стоя за ними, постукивали молотами по колесу, лежащему на наковальне, и пели: «Веселее, друзья, за работу!»

Фрау Меркенталь, сидевшая между отцом и мужем, смотрела в бинокль на тенора Кёлера; в туго облегавшем его жилете и со шпагой на боку, он стоял у костра возле старой цыганки. Хинрих Вильмерс улыбался, глядя на дородных хористов в пестрых лохмотьях. Они больше походили на лавочников или на мелких почтовых чиновников, чем на цыган. Внимание Стивена Меркенталя привлекал эсэсовский офицер, сидевший на два ряда впереди. Ведь это Бернинг, Рейнгард Бернинг, который когда-то служил у него помощником управляющего? Он… Конечно! Боже ты мой, какой же это был бесхребетный, угодливый субъект. Глядя на него, Стивен Меркенталь думал: «По-видимому, верна поговорка: кто умеет подчиняться, умеет и командовать». Хотя Меркенталь и не вполне согласен с ней, он все же думает, что это весьма полезная истина. Подлинно властные натуры ни в малейшей степени не обладают даром подчинения. По-видимому, этот парень хитрее, чем кажется, ибо, судя по всему, он предоставляет воевать другим. Меркенталь решил в антракте заговорить с ним.

— Клингхёфер божественно поет сегодня, — шепотом сказала ему жена.

Он кивнул, слушая, как цыганка молящим голосом выводила: «Отомсти за меня, отомсти за меня!»

Большой антракт сегодня был дан, ко всеобщему удивлению, лишь после третьего акта. Но Меркенталь, увидев, что его бывший служащий покинул свое место, тоже поднялся.

— Не пропадай надолго, — шепотом напутствовала Мими своего зятя. Зять улыбнулся и поцеловал ей руку.

Она просияла. Такая галантность на виду у всей публики весьма польстила ей.

— Он превосходно выглядит, — зашептала она дочери на ухо. — А манеры — неподражаемы.

Глядя вслед зятю, Хинрих Вильмерс думал: «Как хорошо, что я не рассказал ему тогда о неприятной сцене, которую мне устроил Штюрк. Привело бы только к ссорам и раздорам в семье… Старик умер, и вся эта история похоронена вместе с ним».