Внуки

Кто-то входит в комнату. Вальтер, не поворачивая головы, скашивает глаза и видит, что это комиссар, которого гестаповцы называют Карл; тот самый, кто вчера в одной из этих комнат дважды ударил его кулаком по лицу. Чувства Вальтера обострены до предела, он собрал все свои силы. Комиссар пообещал вчера, что сегодня ему будет «крышка».

Вальтер ощущает легкое постукивание по плечу. Он не шевелится. Тогда раздается команда:

— Повернуться!

Он поворачивается и смотрит прямо в лицо комиссару. Лицо круглое и мясистое, а глаза бархатные, карие. Лоб низкий, сильно напомаженные волосы разделены прямым, как ниточка, пробором.

— Что такое? — спрашивает комиссар. — Почему у тебя так вспухли губы?

Вальтер совершенно спокоен. Страха как не бывало. Он смотрит в блестящие и мягкие глаза комиссара и отвечает:

— Несчастный случай.

— О-о? — протяжно восклицает комиссар, и это звучит почти как сочувствие. — Как же это произошло?

— Какой-то парень меня… — Вальтер запнулся.

Комиссар низко наклоняется к нему.

— Что тебе сделал парень?

— Он меня нечаянно стукнул в лицо.

— Нечаянно? Смотрите пожалуйста! — говорит комиссар, удивленно покачивая головой. — Чем же?

— Дверью камеры.

— Да-да, никогда не надо слишком близко подходить к дверям, в особенности к дверям тюремной камеры.

Гестаповцы за письменными столами сидят и слушают «беседу». Они по-прежнему не произносят ни слова. Они и не смеются ни над вопросами, ни над ответами, лица их ничего не выражают. Комиссар выходит из комнаты, не попрощавшись. Молодой долговязый гестаповец, на которого смотрит Вальтер, снова приказывает:

— Повернуться!

Вальтер опять становится лицом к стене. В комнате так тихо, словно он в ней один.

Прошло, верно, много времени в мертвой тишине, не нарушаемой ни единым звуком, даже скрипом стула. Вдруг в комнату твердым шагом вошел штурмовик.

— Заключенного Вальтера Брентена требует к себе полицей-сенатор!

Вальтер Брентен настораживается. Он удивлен. К полицей-сенатору? Что ему могло понадобиться от Вальтера? Так вот почему они не били его. И вопрос комиссара теперь понятен. Полицей-сенатору он, конечно, иначе ответил бы на вопрос, отчего у него вспухли губы.

— Повернуться!

Вальтер Брентен вновь поворачивается и взглядывает на бледного тощего гестаповца. Тот говорит, кивая штурмовику:

— Отвести!

По коридору они возвращаются к лестнице. В одной из задних комнат все еще гремит патефон. И ничто больше не нарушает мертвой тишины здания.

Вальтер лихорадочно размышляет, что могло случиться. Вдруг его пронзает мысль: «Тимм арестован! Нам хотят устроить очную ставку. Какой тяжелый удар для партии! Конечно, я его не узнаю. Ни единым мускулом лица нельзя выдать, что мы знакомы, посмотрю на него так, словно вижу его впервые, словно это абсолютно незнакомый человек. Хорошо сыграть — вот что сейчас самое важное».

Лестничную площадку пересекает штурмовик с кобурой на поясе и проходит в другой коридор, в конце которого стоит вооруженный карабином часовой. Когда Вальтер в сопровождении конвойного подходит ближе, часовой вынимает ключ из кармана и отпирает дверь. Вальтер соображает: «Эта дверь ведет из старого в новое здание полицей-президиума». Конвойный проходит в следующее помещение. Он что-то шепотом говорит молодому полицейскому, и тот через двойные, обитые кожей двери отправляется в кабинет.

Штурмовик садится. Вальтер, стоя возле него, ждет. Мысль, что Тимм арестован и сейчас им устроят очную ставку, превращается в навязчивую идею. Он продумывает все детали той роли, которую через несколько минут разыграет. Если Тимм уже в кабинете, он посмотрит на него совершенно равнодушно, словно перед ним чужой, незнакомый человек. Если его спросят, знает ли он этого человека, он с интересом и удивлением посмотрит на Тимма и невозмутимо ответит: нет, не знает, впервые видит. Впрочем, что надо говорить, ясно; важно так говорить и так держать себя, чтобы обмануть даже самых прожженных следователей.

Молодой человек в щеголеватой полицейской форме выходит из кабинета, оставляет дверь открытой и бросает:

— Брентен! Войдите!

Вальтер входит в узкую, но довольно длинную комнату, в глубине которой, под портретом Гитлера, изображенного почти в натуральную величину, сидит за огромным письменным столом полицей-сенатор Пихтер. Вальтер останавливается у дверей и смотрит на человека, сидящего за письменным столом. Пихтер окидывает его пристальным взглядом.

— Подойдите ближе!

Вальтер медленно подходит и останавливается шагах в трех от письменного стола.

— Садитесь!

Вальтер смотрит на кресла, стоящие по обе стороны письменного стола, и садится так, чтобы свет падал сзади.

— Нет не сюда, вот в это кресло.

Он садится в другое кресло и часто моргает — отвык от яркого дневного света.

Пихтер открывает дело, что-то читает там и, подняв голову, смотрит на Вальтера.

— Вы редактор «Гамбургер фольксцайтунг», так?

— Я был им.

— Были? Как понимать вас?

— «Гамбургер фольксцайтунг» запрещена.

— О да, мне это известно, — улыбаясь, говорит полицей-сенатор, — но ведь вы ее выпускаете, несмотря на запрет?

— Нет!