Внуки

Но сна не было… Вдруг он увидел перед собой Тимма, Эрнста Тимма. «Да, Эрнст, кто мог бы подумать, что меня так скоро сцапают после нашей последней встречи? Такую возможность всегда допускаешь, но никогда по-настоящему в нее не веришь…» В Гамбурге ли еще Тимм? Вряд ли. Партия, наверно, перебросила его в другое место. Как легко мог и он попасться на глаза какому-нибудь негодяю, который поспешил бы выдать его полиции. Тимм всегда был прекрасным другом, с первого дня их знакомства, еще когда они стояли рядом за станками в одном цеху… А потом их работа в партии… Агитационная поездка в Голштинию. Как Тимм говорил о Карле Марксе! С какой любовью, с каким благоговением! Он гордился тем, что именно немец был духовным отцом социализма, одинаково великий как философ и как теоретик экономических явлений, как критик общественного строя и как публицист, как политик и как организатор, и во всем всегда до последнего вздоха своего — великий революционер… Поразительно, как Тимм знал произведения Маркса!.. Он сумел вдохновить Вальтера на нелегкое дело — изучение «Капитала». Он читал ему самые настоящие лекции… Так Вальтер учился, и учился с радостью. И быть может, Тимм при этом тоже пополнял свои знания. Они часто говорили об Октябрьской революции. Какие надежды она разбудила! Она — словно сверкающий сноп света, вдруг пролившегося на человечество из темного неба. Она — начало осуществления заветов Карла Маркса. Какие это были дни! Сколько силы и уверенности вселяли они в людей, какую придавали энергию… Они и то имя, что было на устах у всех: ЛЕНИН…

Сколько лет прошло с тех пор?.. Много, много лет… И за все эти годы в Германии, на родине Карла Маркса, рабочему классу, несмотря на величайшие усилия, не удалось добиться победы… Но приходили новые друзья, новые учителя, новые вожди… Эрнст Тельман… Он неустанно внушал рабочим не успокаиваться на поверхностном знакомстве с марксистской наукой, всесторонне, глубоко изучать ее… Вальтер вспоминал годы своей безработицы, недели и месяцы, проведенные в «Иоганнеуме»[12], вспоминал время, когда работал редактором партийной газеты. Работа в партии и для партии превратилась в непрерывную учебу. Не было такой области науки или искусства, в которую бы коммунисты не углублялись, изучая те или иные проблемы. Вальтер многим обязан партии, в сущности, всем… Его жизнь была богатой, красивой, интересной; до последнего вздоха сохранит он чувство благодарности к партии за то, что она помогла ему сделать его жизнь именно такой.

Внезапно он вздрогнул. У него появилось ощущение, что он каменеет. Коварный холод, исходивший от ледяного пола, пронизывал до костей. Он непроизвольно застучал зубами, попытался вытянуться, и не мог — руки и ноги застыли, суставы невыносимо болели.

О сне уж нечего было и думать, он встал, надел пиджак и начал свой «ночной моцион» в сто туров.

Сделав пятьдесят туров, Вальтер решил, что хватит. Но потом взял себя в руки и отшагал вторые полсотни. Он согрелся, но чувствовал большую усталость. «Только не размякать, — думал он. — Не сдавать». Он дал себе слово с завтрашнего утра ежедневно заниматься гимнастикой и раздумывал, стоит ли сейчас еще стараться заснуть. Если он заснет, то может, чего доброго, проспать приход надзирателя.

Нет, Вальтера в эту ночь никакой сон не брал. Холод въедался в кости, сверлил в суставах. Руки и ноги немели. Становилось трудно дышать. С невероятными усилиями он опять встал на ноги, потянулся, выпрямился, снова зашагал, вторично совершая ночной моцион, — двадцать три шага каждый тур. Придется день превратить в ночь, что ли?

Он рассмеялся. А чем отличается для него день от ночи?

Вальтер чеканил шаг: раз-два, раз-два, крепко растирал застывшие руки и все время бормотал: «Раз-два-три, раз-два-три». Пятьдесят туров — и вот он уже опять согрелся. «Раз-два-три». Тысяча сто пятьдесят мелких, но твердых шагов…

IV

Во всех этажах корпуса, где размещались политические, было уже темно, лишь в первом этаже, в караулке, светилось несколько окон. Здесь было шумно и оживленно. В этот час хозяевами помещения были страстные картежники, любители ската. У радиоприемника сидел шарфюрер Хилер. Он опять до тех пор будет вертеть рычажки на приемнике, пока писк и визг не осточертеют картежникам и они не вышвырнут бледнолицего Хилера из комнаты. Эсэсовец Лейнзаль поставил себе удобное откидное кресло с подставкой для ног под самую лампу, спускавшуюся с потолка. Ему не терпелось поскорее дочитать и узнать, чем же кончился уголовный роман «Жак Мираль — истребитель женщин». Эсэсовский надзиратель Эдмонд Хардекопф, у которого было сегодня ночное дежурство, вернулся с обхода своих секций и, войдя в караулку, поспешил к столу, где шла игра. Он был страстным болельщиком карточных игр, может быть, именно потому, что сам карт в руки не брал. Как миллионы любителей футбола, он предпочитал следить за игрой, но не участвовать в ней.

Обершарфюрер Тиме крикнул:

— Эй, Хилер, потише там или убирайся от проклятого ящика! — Он хлопнул бубновым тузом по столу. — Так, а сейчас пойдем с бубен!