Внуки королей

Человек с радиостанции ведет нас через вереницу улиц, огибая множество углов, мимо маленькой пригородной мечети к глинобитному дому, похожему на все дома, в которых здесь живут люди. Уличная пыль покрывает наши лица. Человек с радио будет служить нам переводчиком, так как Бансумана, как и все народные певцы, не знает ни слова по-французски. Он говорит и поет на языке своего народа, на бамбара. Дети со всего квартала служат нам проводниками; но когда мы пересекаем двор, прилегающий к дому Бансуманы, они робко остаются позади. Мы входим в пристройку дома с плоской крышей. В углу веранды на циновке сидит Бансумана и неторопливо обедает. Он ест вместе с молодыми людьми и мальчиками своей семьи. На почтительном расстоянии от мужской группы, сбившись в кучу, едят женщины. Одна из них поспешно приносит для нас скамейку. Бансумане это не мешает.

Мощная голова, сильный подбородок. Энергичной линией поднимается его лоб. Я ищу глаза. У него нет глаз. Его вид был бы ужасен, если бы лицо не светилось такой радостью, если бы на нем не было стольких хитрых морщин и морщинок, если бы оно не было так полно степенного беспокойства, подобного движению на африканских улицах, полно приятного достоинства. Похоже на то, что губы его улыбаются. Бансумана, который никогда не видел солнца и человека, радостно сидит за трапезой.

На расстоянии руки стоят перед ним миски из пестрой эмали; подобные им продаются повсюду на рынках. В одной медленно тает брусок льда: Бансумана пьет талую воду, смешанную с теплой водой из водопровода. Он запускает пальцы в просяную кашу, быстрым вращательным движением двух пальцев скатывает шарик, окунает его в острый соус и отправляет в рот. Он улыбается, как волшебник из сказки. В его лице есть и утренняя улыбка солнца, и отблеск ночных молний. Мы наблюдаем слепца безо всякой робости. Его пальцы блестят от жирной пищи.

— Я слышу, пришла дама. Хочет дама попробовать мою просяную кашу?

Человек с радио переводит первую фразу певца. Бансумана вежлив и ничего более; он ждет только нашей благодарности, а не нашего ответа. Он окончил свою трапезу. Немедленно все прекращают есть. К певцу подходит мальчик с калебасой, полной воды для омовения. Бансумана опускает руки в калебасу. Мальчик протягивает ему полотенце.

Бансумана вытирает руки и переходит к делу.

— Я рад, что пришли немцы. Сколько я ни общался с немцами, всегда это были достойные люди.

Еще раз благодарим его. Замечаем, что приехали из демократической Германии.

Бансумана

Бансумана поворачивается в сторону двора, откуда на веранду падает поток света. Он опускает голову на руку, закрывает глаза, словно солнечный свет ослепляет его. После короткого молчания он выражает сожаление, что никогда не — был в демократической Германии:

— Когда в прошлом году наш ансамбль поехал в Берлин, я должен был остаться дома.

— Раз вы не могли приехать к нам, мы пришли к вам.

Никогда не следует пытаться ускорить подобный неторопливый разговор. Но вот певец продвигается на шаг ближе к цели:

— Один раз меня посетил европеец, и я рассказывал ему истории с восьми до одиннадцати утра.

— Мы не хотим так злоупотреблять вашим временем и задержим вас не более чем на полчаса.

— Что хотите вы услышать? — спрашивает он. — Я знаю всю историю Мали.

Бансумана уже очень стар. Известно, что он поет старинные легенды, которые для него не что иное, как история страны.

— Хорошо, — говорю я. — Если я могу выбирать, то хотел бы услышать песню, направленную против колониализма, так как французское чужеземное господство стало теперь уже тоже историей.

— Такой песни я не приготовил. Но, если вы придете завтра снова, я буду петь о борьбе против колониализма.

Нет, уж раз мы сегодня попали к нему, то хотели бы насладиться его искусством. Он может петь по своему усмотрению об одном из великих людей в истории его страны.

Бансумане приносят лютню, плоский, обтянутый звериной шкурой четырехструнный инструмент. Вместо колков струны закреплены на стянутых вокруг грифа кожаных ремнях. Затем юноша подает ему бубу, полосатое одеяние со множеством складок. Бансумана настраивает инструмент, задумчиво поднимает голову и молчит.

«Я могу петь, я могу ударить по струнам…» — начинает он через некоторое время. Он поет речитативом, игра на лютне подчеркивает или прерывает слова. Звук лютни сопровождает ритмическое позвякивание. Его производит кусок белой жести, вырезанный из консервной банки; он укреплен на конце длинного грифа и окаймлен свободно пропущенными через него колечками.

Время от времени пение прерывается речью, рассказом. Напрасно человек с радио пытается мне все перевести и объяснить. Безнадежная попытка. Но я все же узнаю, что речь идет о великом Сундиате, легендарном царе средневекового государства Мали, о рыцаре и его коне. Мне кажется, я улавливаю звон скрещивающегося оружия, голоса воинов и топот тысячи копыт: Сундиата, герой, едет верхом во главе войска рыцарей, он едет но священной земле к гробу пророка.