Внуки королей

Улица длинная… Нет никакой ночной жизни в Болибане? Но вот рядом с полуоткрытой дверью к теплой стене дома прислонился юноша. Я бы не заметил его, если бы не услышал тихие звуки скрипки. Наверное, влюбленный… Совершенно один стоит он в темноте. Я подхожу к нему и прошу дать мне скрипку. У нее всего лишь одна струна. Возможно, юноша сам сделал эту скрипку. Я охотно обменялся бы с ним парой слов. Это было бы естественно для двоих мужчин, встретившихся в такой час, когда один из них влюблен, а другой ищет ночную жизнь там, где ее нет, или думает о жизни людей, с которыми сталкивается в темноте африканской ночи… Но разговора не получается, потому что молодой человек, ищущий одиночества, не понимает ни слова по-французски. Не всегда же можно только улыбаться; и он это чувствует так же ясно, как и я. Отхожу, а он продолжает играть на скрипке и, словно в ответ мне, извлекает из одной струны пронзительные стонущие звуки.

Нет, кто-то ведь мне говорил, что открыл в этом квартале ночной ресторан. Здесь ночной ресторан? По рассказам он находится на этой улице. Но как можно точно описать местность, которая не имеет ничего выдающегося, описать улицы, дома которых не имеют даже номеров? Наконец невдалеке сверкнул огонек лампы, качающейся над вывеской. Танцующие буквы извещали о том, что здесь расположился «Нигер-бар». Афиша, лампа, вывеска — что все это может значить? Как я и предполагал, кроме меня и светло-коричневой собаки, спящей на полу посреди комнаты, больше никого здесь не было.

Однако ресторан очень чистый. Я никак не ожидал в этой пустыне тьмы, жары и далеких барабанов такого спокойного отдыха в конце моего пути. Столы покрыты пестрыми скатертями. На стенах своеобразные модернистско-экзотические цветные рисунки: черные человечки, как марионетки, танцуют, мечут копья, погружают весла в воду. Потрепанная декорация, африканская жизнь, искаженная какой-то европейской рутиной… Но какое мне до всего этого дело?

По сравнению с черными марионетками на стене особенно приятной показалась мне полная жизни хозяйка, маленькая, может быть несколько тучная, но обворожительно красивая африканка. Что-то лучезарно-наивное исходит от нее, какая-то прозорливость ребенка.

— Да, конечно, у нас есть пиво, месье… Подождите, я позову мужа, — быстро говорит она по-французски.

Я не просил ее никого звать, но ей кажется совершенно естественным, что она должна сходить за мужем.

Холодное пиво чудесно.

Вскоре через заднюю дверь вошел хозяин. Европеец, возможно даже француз. Поэтому она и позвала его… «Белые» гости должны, конечно же, находиться только в обществе «белого»; для нее это вполне логично. Как могли бы они довольствоваться обществом хозяйки-африканки, даже если она молода, любезна и хороша, как хозяйка «Нигер-бара»?

А хозяин оказался человеком самого грубого сорта, и, возможно, она пригласила его только лишь потому, что он этого требовал.

Месье Эмиль улыбается мне уголками глаз, как бы оценивая меня. Но поступают ли так, когда один «белый» встречает другого в «стране негров»? Я принимаю равнодушно-снисходительный вид, не позволяющий ему проникнуть в мои «мятежные» мысли. Он тяжело, так что стонет стул, садится возле меня, заказывает у жены пива также и для себя и без околичностей начинает разговор.

Хозяйка? Да, как ей и положено, она присела за другим столиком, на почтительном расстоянии. И тотчас же рядом с ней появилась женщина, наверное соседка или подруга. Своего ребенка она держит привязанным на спине. Женщины раскладывают нечто вроде пасьянса ракушками каури: так можно «заглянуть внутрь себя», объясняет мне хозяйка; можно также, говорит она, узнать, будет ли у тебя ребенок.

Эмиль смеется. У них было двое детей, но они умерли. Это уже прошло. Теперь она мечтает опять о ребенке… Мне было больно оттого, что он во всеуслышание ведет со мной, чужим человеком, подобные разговоры; хозяйка, видимо, все слышит, но делает вид, что ей ничего не слышно, что она лишь смотрит при помощи раковин в самое себя.

— Ей двадцать восемь лет, — говорит Эмиль. Он не меняет темы; кажется, она доставляет ему удовольствие.

— Примите мой комплимент, — отвечаю я, — я дал бы мадам не более двадцати.

— Видите ли, — его взгляд скользит по спине жены, — она ведь не занимается тяжелой работой, как это делают здесь все женщины. Ей хорошо со мной, и, конечно, она живет много чище, почти по-европейски. Впрочем, она католичка.

При этом месье Эмиль и не думает о том, чтобы позволить ей подтвердить, как ей хорошо с ним и какая она чистоплотная. Я допиваю остатки своего пива.