Внуки королей

Натянув на плечи шерстяное одеяло, я хожу по верхней палубе. По обе стороны плывет мимо река, становясь то шире, то уже; по нескольку раз в день меняются декорации: высокие глинистые берега сменяют плоские, поросшие камышом; появляются деревни с двумя-тремя пальмами и шаровидными деревьями; торчит одиноко масличная пальма, и везде — в воздухе и на воде — птицы: цапли, утки и гуси, фламинго и пеликаны. Неподалеку от меня сидит, защищаясь от ветра дверью своей каюты, патер-француз. Он кротко смотрит на реку, на пасущиеся стада, а Диавара уже в который раз объясняет, что эти стада во время летних дождей тянутся на север к сахелю, где достаточно пищи и воды, и лишь во время засухи они уходят к Нигеру. В период дождей все, что мы видим перед собой на суше — кустарник, луга и заросли камыша, — погружается в воду. Хижины в это время тоже сносит вода — их потом отстраивают вновь. Глиняные деревни на много километров отходят от берега и превращаются в островки-крепости. Пасущиеся на берегу стада, вздымая пыль, стремительно убегают, исчезая словно в тумане.

Во время нашего первого обеда в «салоне» обозреваем спутников, населяющих первый класс. Если нижняя палуба вмещает слишком много человеческого груза, то здесь наверху пассажиров совсем немного. Большинство кают — пусты. Кому придет в голову медленно, да еще и за большие деньги путешествовать по Нигеру на пароходе, продвигаясь в глубь Африки, кого понесет в такое время в Дире, Ниафунке, Гурма-Гарус, Бурем или Гао? А если все же кто-то захочет поехать туда или кому-то это совершенно необходимо — дважды в неделю здесь курсирует самолет. Впереди на баке удобно устроился на окладном стуле, завернувшись, как и я, в одеяло, светловолосый господин. Ученый или профессор из далекой Европы? Блондин указывает рукой на пустой стул возле себя, приглашая меня сесть рядом. Я представляюсь, называя имя, профессию и родину: Германскую Демократическую Республику. После этого он также называет свое имя и должность. Это посол Соединенных Штатов Америки в Гане. Он говорит по-английски. Я продолжаю пользоваться французским, который я лучше знаю. С трудом вставляя французские слова в английскую речь, посол рассказывает, что проводит отпуск вместе с женой; они хотят посетить древний Тимбукту, а затем вернуться самолетом в Аккру.

Но он, очевидно, не понял меня.

— What is your residence? Paris?[8] — спрашивает он.

— Non, monsieur. Dresden,[9] —отвечаю я.

— О, — говорит посол.

Мои последующие замечания о воде и диких птицах обрывает ветер, который треплет нам волосы.

Нет, как будто ничего не произошло. Только мой сосед теперь почему-то замолчал. Нигер течет дальше, в прибрежных кустах кричат птицы. Мы едем вместе на африканском пароходе; посол Соединенных Штатов Америки и дальше продолжает дружелюбно приветствовать меня, но уже не приглашает посидеть рядом.

Вот с патером у нас дело идет по-другому. Он сел за наш стол и вливает в себя розовое вино, поданное к обеду, снисходительно обращаясь к Диаваре, который, как известно, не любит французов, а тем более миссионеров. Наш патер живет в Тунисе. Он учитель арабского языка в школе, которая готовит миссионеров для Африки.

— Отец мой, — говорит ему Диавара, — скажите мне свое мнение: имеет ли еще католицизм хоть какие-нибудь перспективы в Африке?

Патер качает головой, вытирает салфеткой рот и отвечает:

— Я думаю, едва ли, месье. Тридцать лет назад в Африке насчитывалось 35 миллионов мусульман, сегодня — уже 100 миллионов.

— Это ведь добрая половина всего африканского населения, — говорю я.

— Да, — соглашается патер. И продолжает разговор только тогда, когда Диавара выходит из-за стола: — В присутствии африканского господина я не хотел этого касаться. Конечно, половина Африки уже заявила о своей принадлежности к исламу, но насколько истинна эта вера? Где-то в уголке сердца все же остается всегда анимизм, вера в фетиши. Я говорю о черной Африке. Черный ислам иной, чем белый, более поверхностный. Мы учим арабский язык, чтобы глубже проникнуть в идейный мир Корана. Это крайне необходимо для нас. По той же причине мы занимаемся языком бамбара и сонгаев, собираем их сказки и поговорки; только так познаешь душу народа.

— И каковы ваши успехи?

— Обратить их в католицизм почти невозможно. Но наши школы посещаются.

— Вам, конечно, сильно повредило то, что христианство торжественно вступило в Африку рука об руку с колониализмом. Одно легко спутать с другим, и поэтому трудно обрести доверие.

Патер не возражает; он лишь перечисляет африканские страны, где черные епископы или даже архиепископы выполняют сегодня свои обязанности. Это, конечно, своеобразный ответ мне.

— Возможно, — продолжает он, качая головой, — перед богом не имеет значения, будет ли Африка христианской или мусульманской. Опасность в другом — в абсолютном неверии.

— Не думаете ли вы, что в Африке имеет будущее материалистическое мировоззрение?

— Я боюсь этого.