Внуки королей

Сидеть на корточках в импровизированном парадном шатре, сидеть и полулежать, опершись локтями на подушки из козьей кожи, пить крепкий мятный чай, по меньшей мере по три маленьких стакана, как этого требуют приличия, разглядывать любопытными глазами узкую полоску лагеря внизу, под занавеской, — все это очень хорошо, но для этого ли мы сюда приехали? Мы хотели бы видеть весь лагерь, а фотограф хотел бы…

— Моя жена очень просит, господин губернатор, что бы ей разрешили сфотографировать марабута.

Губернатор тотчас же поднялся.

— Я поговорю с ним, — говорит он.

Объяснение последовало на сонгайском языке. Затем туарег из свиты губернатора перевел просьбу на тамашек, язык туарегов. Конечно, он, глава и высший священник, разрешает его сфотографировать — никто не знает, делает ли он это охотно или только потому, что его попросил губернатор, — но прежде он хочет переодеться.

Окруженный высокопоставленными лицами, он предстал перед камерой со сложенными на груди руками, а Хельга стоит перед ним на коленях в песке, крутит объектив и недовольно кричит:

— Ну, попросите же его… Голова закрыта, лица не видно, глаза в тени!

Здесь нужно ей помочь. Губернатор переводит мои режиссерские указания на сонгайский язык, ехавший с нами туарег — на тамашек, и туарег, закутанный в лисам, послушно выставляет нос навстречу солнцу и бормочет несколько фраз.

— Что сказал марабут? — спрашиваю я. Губернатор переводит мой вопрос, но ответа нет. — Переведите, пожалуйста, что он сказал?

— Он пробормотал только: «Ах, если бы не женщина меня фотографировала». И затем он сказал, что не смеет смотреть на чужую женщину.

В лагере кочевников, как и повсюду в мире, людей, которые исполняют полезную работу, было гораздо больше, чем тех, кто живет трудом других. Вокруг бегали белла; их большинство. Женщины, мужчины, дети — люди с добрыми, открытыми лицами; осматривая лагерь, мы редко (встречали туарегов. Мы не видели и их женщин. Только один раз прошмыгнула перед нами в шатер сморщенная старуха. Женщины туарегов не носят лисам.

Губернатор идет впереди, ему тоже надоело сидеть на подушке в шатре. Рядом с ним держится его переводчик, за ним идет марабут со свитой. Мы замыкаем процессию. Какие намерения у губернатора? Он наклоняется, откидывает полог и звонко кричит в шатер:

— Доброе утро!

Стоит в ожидании — и не получает ответа. Женщины прячутся за пологами постелей.

— У нас принято отвечать на приветствие, — обращается губернатор к марабуту.

Тот поднимает руки вверх, словно обороняясь. По лицо его закрыто и выражения его, к сожалению, не видно.

В честь гостей должен быть забит бык. Губернатор отказывается от угощения. Все, что нам нужно, мы привезли с собой в машине. Но баран-то по крайней мере должен расстаться с жизнью. Этого требует обычай, а обычай нарушать нельзя. Всадник с прикрытым лицом приносит живую белую овечку, кладет ее на седло перед собой, как ребенка, показывает губернатору и молча исчезает. Гость должен видеть свой обед живым — так требует обычай.

Нам пришлось считаться с самыми разными обычаями с тех пор, как мы вступили в лагерь; и многие из них приятны. Едва мы снова уселись в шатре, как туда вошли женщины — не туареги, а белла. Они поют нам песни, хлопают в такт, покачивая при этом верхней частью туловища. Их открытые мягкие лица светятся каким-то нежным светом. О чем поет, словно птичка, запевала? Губернатор просит перевести текст. «Французы ушли, теперь мы свободны…» — поют женщины и девушки. Все веселее, энергичнее, все более страстно раскачиваются тела, громче хлопают ладоши в такт песне.

Разве они представляют себе, что такое свобода?

Относительно, конечно, говорит губернатор; само собой разумеется, они еще не достигли такого состояния, при котором можно почувствовать всю прелесть освобождения человека.

— Их положение уже улучшилось, хотя они и остались слугами у своих господ. С тех пор как они получили возможность уйти из лагеря, хозяевам пришлось изменить свое отношение к белла; их больше не бьют; возможно, даже лучше кормят. А раньше они часто голодали. Ведь в каком положении оказались бы туареги, если большинство белла сбежало бы отсюда?

То здесь, то там среди танцовщиц мелькает светлое лицо. Мужчины-туареги, говорит губернатор, никогда не заключают законных браков с представительницами другого племени. Девушки же белла — рабыни, и они вынуждены подчиняться во всем своим хозяевам.

Марабут подошел к шатру и наклонился к губернатору:

— Если бы мы знали о вашем посещении, господин губернатор, мы показали бы вам большие игры с тамтамами. Для нас это была бы большая честь. Но, к сожалению, в лагере мало верблюдов.

— Вы и так сделали очень многое, мы довольны.

— Вы довольны, господин губернатор, но мы недовольны собой.