Внутреннее задержание

               — Очевидно, что все дело в раздвоении сознания. Мозг начинает выдавать противоречивые команды.

               — Ты считаешь, что у Зимина воспаление мозга?

               — Пока нет. Обработка дополнительной информации требует от мозга большого расхода энергии.

               — Пожалуй, ты права. Надо сказать врачу.

               — Что толку? Пора завершать эксперимент.

               — Но как это сделать? Команду на прекращение может отдать только сам Зимин.

               — И о чем вы думали, когда начинали работу?

               — Мы рассчитывали, что он сможет контролировать свои действия, сумеет отделять реальность от фантазий. Предполагалось, что изнутри ему будет проще управлять процессом.

               — Удалось?

               — Нет.

               — Если не получается у Зимина, придется обойтись без него. Выведем его в нормальное состояние постепенно. Понадобится несколько этапов. Хватит, больше никаких империй, наигрались, довольно. Нужно придумать что-то яркое и необычное, только так можно вытравить из его сознания ложные воспоминания. Пусть он будет ученым и столкнется с чем-то фантастическим. Подойдет что-то не слишком заумное. Чем проще, тем лучше. Есть у вас такой сюжет?

               — Есть. Про инопланетян.

               — Плохая идея.

               — У нас уже готовы программы для загрузки в мозг. Можно заняться этим немедленно. У нас нет времени для подготовки другого сценария.

               — Ладно. Давай попробуем, — с сомнением сказала Нина. — Почему я сразу не разогнала вашу шарашку?

               Горский не стал спорить. Он поднял Зимина с койки и, аккуратно обхватив за талию, повел в лабораторию, стараясь не причинять другу лишних страданий.

               — Да, вот что еще, — сказала Нина. — Проследи, чтобы он не бросал вести дневник. Больше того, постарайся сделать так, чтобы он начал писать свой текст, например, роман. Это можно сделать?

               — Да, конечно.

               — Вот и отлично.

               Загрузка новых программ прошла успешно. Болезнь отступила. Температура спала. Зимин повеселел. Даже попытался рассказать анекдот про взбесившийся принтер.

Запись в дневнике - 4

               Надо заметить, что врожденная предусмотрительность, воспитанная во мне родителями, делает меня абсолютно невосприимчивым к вольнодумству. А шальные мысли, посещающие меня в последнее время, вызваны вполне банальными причинами: мне понравилось вести дневник, и я подумал, что было бы неплохо сочинить рассказ или небольшую повесть. Правильнее всего было бы написать исторический роман, действие которого происходит в начале нашего века. Материала достаточно. Это совсем не трудно, если прочитать доступные тексты тех далеких лет, пропитываться чужой реальностью, моделировать в своем сознании давно уже преодоленные и забытые рефлексы. Некоторого кавардака в сознании избежать не удается, например, часто вопросы задаются сами собой. Кошмар! На рубеже тысячелетий разброд в умонастроениях был непозволительно велик. Конечно, негативную роль играла привычка не контролированного задавания вопросов. Понадобились десятилетия, прежде чем интеллектуальная мысль окончательно пришла к общему знаменателю. Но потому прогресс и называется неминуемым, что каким бы трудным не был путь общества к истине, здоровые силы обязательно побеждают.

Допрос ненавистника времени

               Бывали минуты, когда Зимин чувствовал себя просто прекрасно. У него хватило ума не выяснять, с чем связаны эти краткие мгновения давно позабытого спокойствия. Он хотел построить графики известных показателей своего здоровья: давления, частоты сердцебиения и дыхания, а также температуры, наложить известные события, с ним случившиеся, чтобы понять, наконец, причину проблем с зеркалами. Но испугался. Не всякое знание безвредно, так ему подумалось.

               Приступами хорошего самочувствия, — так он называл редкие промежутки между кошмарами, — Зимин решил воспользоваться с максимальным удовольствием. То есть заняться самым сложным своим пациентом. Был у него на примете один персонаж, у которого были настолько сложные возражения против практического бессмертия, что пытаться понять его, можно было лишь при полной ясности ума. Фамилия у него была простая — Шаров. Он был астрономом, точнее, космологом. Может быть, это был самый умный человек, с которым Зимин встречался.

               Просмотрев личное дело, Зимин пригласил Шарова на собеседование, так полагалось называть допросы самых непримиримых пациентов.

               Больше всего в Шарове Зимина раздражала его милая улыбочка и какое-то фантастическое спокойствие (на Луне такой эпитет вполне уместен).

               — Почему вы все время улыбаетесь? — спросил Зимин с раздражением.

               — Мне нравится на Луне.

               — Что здесь может нравиться?

               — Мне достался для работы отличный инструмент. Так мы, астрономы, называем телескопы. Я люблю работать.

               — Вы империалист?

               — Какое нелепое предположение! Я не интересуюсь политикой.

               — Странно. Насколько мне известно, вы отрицательно относитесь к идее практического бессмертия?

               — Ну и что такого? С какой стати я должен восхищаться сомнительной затеей, которая ничего хорошего мне не сулит? Только мучения и погибель.

               — Как бессмертие может привести к гибели?

               — Э-э-э, дружище, да вы ничего не знаете! Но меня не проведешь! Я на такие дешевые приемчики не поддаюсь!   — О чем вы?

               — Чего вы добиваетесь? Зачем меня расспрашиваете?