Внутренняя комната

Казалось, мне не оставалось ничего другого, как бежать оттуда, но даже тогда не представлялось разумным бежать обратно в лес. С одним лишь воспоминанием о дневном свете я побрела через забытую лужайку, заросшую высокой, до колен, травой. Ещё возможно было разглядеть длинную линию непроницаемого, как и прежде, леса, тянувшуюся слева; я на ощупь пробиралась вдоль неё, держась как можно дальше от дома. По пути я заметила огромный портик, обращённый к той стороне леса, откуда я появилась. Всё ещё держась на расстоянии, я прокралась вдоль серого восточного фасада с двумя рядами закрытых наглухо стрельчатых окон (в одном или двух из них были разбиты стёкла), а затем добралась до южной лужайки, казавшейся шире северной – это было заметно даже в заряженной грозой темноте, – но не менее разорённой. Рядом с ней, впереди и далеко вправо от меня, плотным кольцом выстроился лес. Подступ к дому обеспечивала та самая тропинка, по которой я пришла с болота, и ей, казалось, незачем было продолжаться дальше. Моё положение становилось по–настоящему рискованным.

Пока я с трудом пробиралась вперёд, картина переменилась: в одно мгновение небо взбудоражил ревущий гром, а землю – бурный ливень. Я попыталась укрыться в лесу, но тут же запуталась в плетях и побегах, истерзанная невидимыми копьями. Ещё минута, и я промокла бы до нитки. Сквозь мокрую траву я бросилась к широкому портику.

Я переждала несколько минут перед большими дверями, глядя на молнии и прислушиваясь. Дождь отскакивал от земли, будто та причиняла ему боль. Старая трава дрожала от возросшего холода. Не похоже было, чтобы кто–то мог жить в таком тёмном доме; но внезапно я услышала, как за моей спиной со скрипом отворилась дверь. Я повернулась. Между створок, будто Панч из балагана, высунулась тёмная голова.

– Ах! – пронзительный голос был, несомненно, удивлён, увидев меня.

Я повернулась.

– Вы позволите мне переждать дождь?

– Вам нельзя входить.

Я отступила назад – так далеко, что тяжёлая капель с края портика пролилась мне на шею. Раздался громкий и до абсурда театральный раскат грома.

– Я вовсе об этом не думала, – сказала я. – Как только позволит дождь, мне нужно будет идти.

Я по–прежнему видела только круглую голову, торчавшую между створок.

– В прежние времена мы часто принимали гостей.

Это заявление было сделано таким тоном, каким леди из Челтнема заметила бы, что в детстве часто разговаривала с цыганами.

– Я просто вышла посмотреть на грозу.

В этот момент из глубины дома донёсся другой, более низкий голос – слов я не разобрала. Через длинную щель между створок свет скользнул по каменным плитам крыльца и спустился по почерневшим ступеням.

– Она ждёт, когда кончится дождь, – сказал пронзительный голос.

– Пригласи её войти, – раздался звучный ответ. – В самом деле, Эсмеральд, ты за всё это время забыла хорошие манеры.

– Я приглашала, – сказала Эсмеральд очень вздорно, и её голова исчезла за дверью. – Она не пойдёт.

– Чушь, – сказала другая. – Ты просто лжёшь.

Мне пришло в голову, что она всегда говорит с Эсмеральд в таком духе.

Затем двери открылись, и я увидела силуэты их обеих в свете лампы, стоявшей на столе позади; одна гораздо выше другой, но обе – круглоголовые, одетые в длинные, бесформенные платья. Я очень хотела сбежать и не смогла сделать это лишь потому, что бежать, казалось, было некуда.

– Сейчас же входите, прошу вас, – сказала высокая фигура, – и позвольте снять с вас промокшую одежду.

– Да–да, – пропищала Эсмеральд с беспричинным восторгом.

– Спасибо. Но моя одежда совсем не промокла.

– И всё же, входите. Мы сочтём за грубость ваш отказ.

Новый раскат грома подчеркнул бессмысленность дальнейшего сопротивления. Если это был сон, то, судя по моему опыту, я, несомненно, должна была проснуться.

А это мог быть только сон, потому что у парадной двери я заметила две большие деревянные распорки, а справа от гостиной, скрытая в тени лампы, виднелась Трофейная комната – вот только звериные головы на стенах превратились в убогие, ноздреватые развалины, а опилки просыпались на пол и свалявшимися комками лежали на треснувших и неровных плитах.

– Вы должны простить нас, – сказала высокая хозяйка дома. – Без заботы домовладельца мы, как это ни печально, дошли до крайнего разорения. Не знаю даже, что бы мы делали, если бы не наши собственные средства.

При этих словах Эсмеральд кудахтнула. Затем она подошла ко мне и стала теребить мою одежду.

Её высокая спутница закрыла дверь.

– Не трогай, – прикрикнула она на Эсмеральд своим глубоким и довольно скрипучим голосом. – Держи при себе свои пальцы.

В лучах поднятой ею массивной масляной лампы её волосы казались выцветшими добела.

– Я прошу простить мою сестру, – сказала она. – Мы все были до того лишены заботы, что некоторые из нас совсем разучились себя вести. Идём, Эсмеральд.

Толкая перед собой Эсмеральд, она повела меня вглубь дома.