Внутренняя комната

В Случайной и Утренней комнатах лампа высветила пряничную мебель с облупившейся позолотой, покоробившиеся семейные портреты в тяжёлых рамах и полосатые обои, поникшие, как связка намокших, наполовину сдувшихся воздушных шаров.

У двери Китайского кабинета хозяйка повернулась ко мне:

– Я познакомлю вас с моими сёстрами.

– Я вся в нетерпении, – ответила я, не считаясь с правдой, как в детстве.

Она слегка кивнула и двинулась вперёд.

– Будьте осторожны, – сказала она. – Здесь расшатались половицы.

Половицы в маленьком Китайском кабинете, по правде говоря, изрядно сдали, явно превратившись в прибежище для крыс. А дальше – дальше были они, оставшиеся шестеро, озарённые тусклым светом грошовых свечек в четырёх изящных люстрах. Но теперь, конечно, я видела их лица.

– Все мы носим имена в честь наших счастливых камней, – сказала хозяйка. – Эсмеральд вы уже знаете. Меня зовут Опал. Это Диамант и Гранат, Сердолик и Хризолит. Та, что с седыми волосами – Сардоникс, а самая красивая – Бирюза.

Во время церемонии представления все они стояли, издавая мелкие странные звуки.

– Мы с Эсмеральд – старшие сёстры, а Бирюза, конечно же, младшая.

Эсмеральд стояла в углу передо мной, крутя свои крашеные рыжие волосы. Длинная гостиная пришла в упадок и зачахла. Паутина сверкала в сиянии лампы, как стальная филигрань, и сёстры, похоже, усаживались в эти коконы, как на подушки из тонкого газа.

– Есть ещё одна сестра, Топаз. Но у неё нет времени, она пишет.

– Пишет дневники за всех нас, – сказала Эсмеральд.

– Ведёт полный учёт, – сказала хозяйка.

Повисла тишина.

– Давайте сядем, – сказала хозяйка. – Проявим радушие к нашей гостье.

Шестеро из них, тихо скрипнув, опустились на прежние места. Эсмеральд и хозяйка дома остались стоять.

– Садись, Эсмеральд. Наша гостья выберет мой стул, как самый лучший.

Я поняла, что в комнате неизбежно не было лишних стульев.

– Конечно же, нет, – сказала я, – я зашла всего на минуту. Мне нужно было переждать дождь, – слабым голосом объяснила я остальным.

– Я настаиваю, – сказала хозяйка.

Она указывала на стул, чья гнилая набивка вылезла наружу, а побелевшая древесина потрескалась, грозя развалиться. Все остальные не сводили с меня своих круглых затуманенных глаз на плоских лицах.

– Нет, в самом деле, – сказала я, – спасибо. Это очень мило с вашей стороны, но мне нужно идти.

И всё же окрестный лес и тёмное болото за ним, смутно видневшиеся вдали, едва ли пугали меньше, чем дом и его обитатели.

– Мы предложили бы больше, больше и лучше во всех отношениях, если бы не домовладелец.

Она произнесла это с горечью, и мне показалось, что выражение всех лиц изменилось. Эсмеральд вышла из своего угла и снова принялась теребить мою одежду. Но в этот раз сестра не поправила её; а когда я отошла, она шагнула за мной и принялась за своё.

– Поддержать нас было первейшим долгом, в котором она не преуспела.

При слове «она» я не смогла удержаться от того, чтобы вздрогнуть. В тот же момент Эсмеральд крепко вцепилась в моё платье.

– Но есть одно место, которое она не может испортить. Место, где мы развлекаемся по–своему.

– Пожалуйста, – вскрикнула я. – Не нужно больше. Я ухожу.

Пигмейская хватка Эсмеральд стала ещё туже.

– Это комната, в которой мы едим.

Все смотрящие на меня глаза загорелись огнём и стали чем–то, чем не были прежде.

– Я могла бы даже сказать – пируем.

Все шестеро снова начали подниматься из своих паучьих беседок.

– Потому что она не может туда попасть.

Сёстры захлопали в ладоши – словно зашелестели листья.

– Там мы можем быть теми, кто мы есть на самом деле.

Теперь они собрались вокруг меня ввосьмером. Я заметила, как одна из них указала пальцем на младшую сестру, которая провела сухим, заострённым языком по нижней губе.

– Достойными звания леди, разумеется.

– Разумеется, – согласилась я.

– Но непреклонными, – вмешалась Эсмеральд, потянув меня за одежду. – Отец говорил, что это самое главное.

– Наш отец был человеком безмерной ярости против пренебрежения, – сказала хозяйка. – Лишь его постоянное присутствие в доме и поддерживает нас.

– Показать ей? – спросила Эсмеральд.

– Если хочешь, – презрительно ответила её сестра.

Откуда–то из складок своего затхлого одеяния Эсмеральд извлекла клочок бумаги и протянула его мне.

– Берите. Я разрешу вам её подержать.

Это была фотография, смутно подпорченная.

– Посвети ей, – пискнула Эсмеральд.

Равнодушным жестом её сестра подняла лампу.

Это была фотография меня самой в детстве, худой и коротко стриженной. А в моём сердце торчала крошечная бурая иголка.

– Такие есть у всех нас, – сказала Эсмеральд с ликованием. – Как по–вашему, теперь её сердце до конца проржавело?

– У неё никогда не было сердца, – сказала с издёвкой её старшая сестра, опуская лампу.

– Может быть, у неё не было возможности всё исправить, – вскрикнула я.

Было слышно, как у сестёр перехватило их слабое дыхание.

– В счёт идут только ваши дела, – сказала хозяйка, разглядывая выцветший пол, – а вовсе не то, что вы потом об этом думаете. Наш отец всегда на этом настаивал. Это очевидно.