Внутренняя комната

Я медленно двинулась дальше – к Столовой комнате. На своей стороне дома она занимала половину длины и казалась тёмной и мрачной. Возможно, она стала бы гостеприимней при свете люстры и настольных свечей, накрытых крошечными пурпурными колпачками. На столе не было ни скатерти, ни еды, ни питья. Над камином висел портрет разъярённого старика; ореол белых волос топорщился вокруг его искажённого лица, свекольно–красного от гнева; его рот был открыт, и даже тяжёлые губы раздвинулись, обнажая свирепые крепкие зубы; он размахивал толстенной тростью, грозившей выскочить из картины и оглушить смотрящего на неё. Он был неброско одет, и художник не позаботился о фоне, нарисовав лишь одну эту враждебную фигуру, грозящую комнате. Я ощутила внезапный страх.

На нижнем этаже оставалось ещё две комнаты до парадной двери. В первой из них некая леди склонилась над письменным столом – спиной к свету, а значит, и ко мне. Она тоже напугала меня: своими клочковатыми седыми волосами, которые, как сбежавшие из корзины змеи, спускались беспорядочными, спутанными косами к плечам грубого серого платья. Как и всякая кукла, она, разумеется, не двигалась, но её затылок выглядел безумно. Её присутствие помешало мне тщательней рассмотреть обстановку Письменной комнаты.

У самого Северного фасада, как я решила его называть (следуя, должно быть, своему собственному компасу), располагалась холодная на вид комната с каменным полом без ковров, белые стены которой были увешаны оправленными в рамы головами и рогами множества животных. Ничего другого там не было, но эти голова и рога покрывали стены от пола до потолка. Я была уверена, что всех этих созданий убил свирепый старик из Столовой комнаты, и тут же возненавидела его за это. Зато мне не пришлось ломать голову над названием: эта комната была Трофейной.

Тут я поняла, что в доме нет кухни. Едва ли она располагалась наверху. Я никогда о таком не слышала, и всё же решила проверить.

Кухни там не было. Все комнаты на втором этаже оказались спальнями. Их было шесть, и они так походили одна на другую – с их тёмными, охровыми обоями и узкими медными кроватями, в запустении начавшими ржаветь, – что я нашла непрактичным различать их иначе как по номерам; во всяком случае, пока. В конце концов, я могла и лучше узнать свой дом. Спальни под номерами 2, 3 и 6 вмещали по две кровати. Я вспомнила, что в доме живут, по меньшей мере, девять человек. Тёмные стены, тёмный пол, постельное бельё и даже оконные стёкла в одной из комнат оказались забрызганы и измазаны чернилами: сразу было видно, кто в ней спит.

Я села на оранжевую коробку и окинула взглядом мой дом. Его требовалось покрасить, отскрести от пыли, начистить до блеска и обновить; но в целом, к моему облегчению, всё оказалось не так уж плохо. Хоть я и решила поначалу, что дом простоял в том тёмном углу бог знает сколько времени, но теперь видела, что это едва ли похоже на правду. Я размышляла о леди, которой понадобилось от него избавиться. Ей, несмотря на это, вполне удавалось содержать его в чистоте. Как она это делала? Как забиралась внутрь? Об этом я решила посоветоваться с мамой. Я настроилась стать достойным домовладельцем, хотя, как чаще всего и бывает в таких случаях, совершенно не располагала для этого средствами. У нас просто не было денег, чтобы перезолотить стены Длинной гостиной. Зато я могла вдохнуть жизнь в девятерых кукол, поникших от скуки и запустения…

Тут я кое–что вспомнила. Что случилось с куклой, которая свесилась из окна? Я решила, что она, должно быть, выпала по дороге, и почувствовала себя убийцей. Однако все окна оказались закрыты. От встряски рама легко могла захлопнуться, но куда вероятнее было, что бедняжка лежит на полу своей спальни. Я вновь обошла вокруг дома, от комнаты к комнате, на этот раз на цыпочках, однако пространство под тёмными окнами никак не удавалось разглядеть. Небо не просто нахмурилось, но почти потемнело от тяжёлых облаков. Я отперла дверь гостевой и, спустившись в задумчивости, стала ждать, когда мама вернётся к чаю.

Ферма Уормвуд – так отец прозвал мой дом, всё ещё держа в уме пенологические ассоциации. (После того, как он попал под машину, я впервые задумалась, что для этого, возможно, имелась своя причина – как и для его неспособности найти достойную работу). По моему поручению мама аккуратнейшим образом осмотрела дом, но так и не придумала, как попасть внутрь или хотя бы продвинуться дальше вестибюля, двери которого всё ещё были распахнуты. Похоже, не стоило и надеяться на то, чтобы поднять стену, снять крышу или открыть хотя бы одно из окон – включая, как это ни странно, и окна второго этажа.

– Не думаю, что он предназначен для детей, Liebchen, – сказала мама, улыбаясь своей нежной улыбкой. – Нам придётся спросить совета в музее Виктории и Альберта.

– Конечно, не предназначен, – ответила я. – Потому он мне и понравился. Я буду принимать гостей, как Прекрасная Отеро.

На следующее утро, когда мама ушла на работу, отец поднялся наверх и принялся толкать и ворочать мой дом своими неумелыми руками.