Внутренние новеллы

Мы были уже возле самого подъезда, как вдруг наступил перевод часов на зимнее время, и мы передумали. Развернулись у самой двери и пошли в даль темную, беседуя о разном.

— Женщины, — рассуждал Игорь. — Различаются умением готовить. А в остальном, тут мне гинекологи не дадут соврать, они одинаковы.

— Ученые, — отвечал я. — Ломают голову над загадкой наскальных рисунков. Зачем их сделали? Жизнь первобытного человека была борьбой за существование, за огонь, например. Не было у человека досуга рисовать. Значит, говорят ученые, эти рисунки были магическими, помогали в охоте и прочем собирательстве. Но я полагаю, что уже тогда существовала богема, которой было наплевать на экономические условия…

— Богема? — перебил меня мой спутник. — Не думаю. Ее бы съели.

Этой ночью он выдавал шедевры мысли один за другим. Я готов был уже рыдать от счастья, что живу не в каменном веке и меня не съедят милиционеры, хулиганы и родственники.

Налетел ветер. Принес озноб, запах резиновой обуви, валерьянки, дрожжей и карамели. Он дул со всех четырех заводов, расположенных близ страшной горы Каштак. Куда же нам теперь? Мы похожи на дезертиров. В этих домах 75-й серии, в этом бесконечном сериале социалистического домостроения, люди занимаются делом или вкушают сон праведников, или совмещают, на худой конец, гений и злодейство, а некоторые даже к чему-то стремятся, возможно, что и к прекрасному. И только мы, как заведенные, бредем через бескрайний пустырь, строя сомнительные догадки о жизни древних греков.

Нет, так продолжаться не должно! Нам жизненно необходимо попасть к девушкам. Вот, например, Даша, вон там, на восьмом этаже, светится ее окно. Она, правда, готовить не умеет, потому что молодая еще, и умная — два языка знает, но, черт подери, гинекологи не дадут соврать, не святым ведь духом она питается. Тем более, что мы, когда пьяны и голодны, можем есть любую дрянь, вроде вчерашней лапши, разогретой на сковороде с остатками позавчерашнего омлета…

* * *

Девушка нас впустила и, кажется, даже обрадовалась, но, увы, ее холодильник был пуст, как душа современника.

— Ну разве так можно, Даша?! — возмутился Игорь. — Два благородных дона в ночи… А ты? А что у тебя…?

Он потерял мысль и замолчал. Я тем временем, наводил шорох в винилохранилище. Откопал фирменный двойник «Порги & Бесс», включил граммофон и закружил девушку в танце. Я бы ни за что не уронил ее с грохотом на паркет, если бы мои подлые ноги не заплелись, наподобие спирали ДНК.

Игорь, узник совести и невольник чести в одном флаконе, вызвал меня за такое поведение на кулачный бой. Чтобы все было по-настоящему, как у Пушкина с Дантесом, мы подбрасывали в воздух чайную ложку. Если она падала вверх горбом — первым бил я, если ямочкой — тогда он. Наверное, мы очень шумели. Верхние и нижние соседи, как дятлы, стучали в пол и в потолок, а Даша, пытавшаяся забыться в родительской спальне, вбегала в комнату и советовала нам уснуть.

Но мы не могли уснуть, потому что обнаружили на кухне бутыль импортную с очень длинным горлышком, запечатанную. Чтобы такую бутылку открыть без штопора требовался палец раза в три длиннее моего — как у пианиста. А мы были только скромными меломанами, поэтому отрубили топориком для мяса это длинное горлышко вместе с куском моего пальца. К счастью, кроме Даши в родительской спальне отдыхал какой-то юноша, который знал, где лежит йод и бинты. Мне была оказана первая помощь, после чего мы постановили, что вечер удался.

* * *

Должен предупредить: с этого места впадаем в безумие. Если во всем вышепробормотанном было много правды, но, за вычетом некоторых мерзких подробностей, почти никакой поэзии, то теперь наступило ее время.

Вовсе не претендую на то, чтобы сравняться с такими поэтами, как Алла Пугачева, Юрий Андропов или Омар Хайям. Но и у меня по утрам бывает такое душераздирающее вдохновение, что я бегу на улицу, как завещал Маяковский:

На улицы, футуристы,

барабанщики и поэты!

Бегу, и рок-н-ролл в груди, бегу, и фламенко во рту — кастаньеты челюстей тревожно стучат, а все тело, распадаясь, воет, как лебедь.