Внутренний порок

Немного погодя уровень сосредоточенности зрителей вызвал у Дока лёгкий непокой. Он осознал масштаб мыслительного ущерба, который способен вызвать у этой комнаты маньяк одним нажатием на кнопку «выкл.» этой телечпокалки. К счастью, Док сидел у двери и сумел выползти оттуда так, чтобы никто не заметил. Дика Харлингена он пока нигде не видел и прикидывал, что пойти его поискать можно с таким же успехом и сейчас.

Он принялся бродить по огромному старому дому. Солнце зашло, поклонницы кратко сбились стайкой, переходя в ночной режим. Денис бегал везде, как собака, гоняющая в парке голубей, щёлкал фотиком, а девушки послушно рассредоточивались, кривясь «фёё… фёё». Время от времени на участке появлялось что-то похожее на патруль охраны — они проверяли периметр. Из верхнего окна разносились звуки клавишника «Прыщавого Кабздоха» Смедли, игравшего упражнения Анона на «Фарфисе» — модели «Комбо-Компакт», которую он приобрёл по совету Рика Райта из «Пинк Флойд», и теперь она никогда не наблюдалась в отрыве от его персоны. Смедли звал свой орган Фионой, и свидетели сообщали, что он ведёт с нею долгие беседы. Чуть ранее Док, делая вид, что берёт интервью для «Каменного Вертака», спросил его, о чём они разговаривают.

— О, а о чём тут ещё можно. О правильном футболе, войне в Юго-Восточной Азии, где что добыть, такое вот.

— А как, как Фионе нравится у нас в Южной Калифорнии?

Смедли помрачнел.

— От всего в восторге, кроме паранойи, чувак.

— Паранойи, вот как?

Голос его упал до шёпота.

— Этот дом… — Тут вошёл хмурый вьюноша, может, кто-то из гастрольной обслуги «Досок», опёрся о стену, сложив руки, и просто стоял, слушал. Смедли, дико осциллируя глазными яблоками, спешно ретировался.

Частный сыщик в этом городке не для того много лет закидывался кислотой, чтобы не ловить чего-то вроде экстрасенсорных прихватов, и, говоря по правде, переступив порог этого дома, Док не мог не заметить того, что можно назвать «атмосферой». Не ритуальным рукопожатием, не даже улыбкой — все, с кем он тут знакомился, приветствовали его одной и той же формулировкой: «Ну ты чё там, чувак?» — предполагавшей высокий уровень дискомфорта, даже страха, по отношению ко всем, кого сразу не получится сунуть в мешок и прицепить на него бирку.

В последнее время такого, судя по всему, в Большом Лос-Анджелесе всё больше и больше — на сборищах беззаботной молодёжи и счастливых торчков, где Док начал замечать и людей постарше, там и в то же время не там, несгибаемых, неулыбчивых, он знал, что видел их и раньше, не обязательно те же лица, но вызывающую осанку, нежелание смазываться и размываться, как все прочие на психоделических мероприятиях тех дней, за официальными кожухами кожи. Как оперативники, утащившие Дика Харлингена в тот вечер с митинга в «Сенчури-Плазе». Док знал этих людей — по работе насмотрелся. Они приходили взимать долги наличкой, ломали рёбра, увольняли людей, не спускали беспощадного взгляда со всего, что может угрожать. Если в этой мечте о революционной ситуации всё обречено завершиться и вероломный мир, движимый лишь деньгами, снова возьмёт в ежовую рукавицу те жизни, которые чувствует себя вправе трогать, мацать и насиловать, случится это из-за таких вот агентов, исполнительных и бессловесных, которые просто по долгу службы гребут говно.

Возможно ли, что на каждом сходняке — концерте, митинге за мир, массовой поёбке протеста или групповом протестном схождении с ума, здесь, на севере, вдали на Востоке, где угодно — эти мрачные бригады действовали всю дорогу, утилизировали музыку, сопротивление власти, низводили сексуальное желание с эпического до повседневного, брали всё, что могли замести в свой совок, и отдавали древним силам алчности и страха?

— Ух-х, — сказал он вслух самому себе, — ну я не знаю…

И тут же столкнулся с Нефрит, выходившей из какой-то ванной.

— Как, опять ты?

— Приехала с Бэмби — она услыхала, что тут остановились «Прыщавый Кабздох», поэтому и мне с ней пришлось, чтоб она ни во что не впуталась?

— В эту публику врубается что ли?

— Черносветные плакаты «Кабздоха» на стенках, простыни и наволочки с «Кабздохом» на кровати, футболки с «Кабздохом», кофейные чашки, сувенирные защепки для косяков. И двадцать четыре часа в сутки — пластинки «Кабздоха» на вертушке. Блин, чувак. Знаешь такого английского игрока на укелеле, Джорджа Формби?

— Ещё бы, одну его «Еремиты Германа» играли.

— Ну а эти ребята играют всё остальное. В смысле, я очень стараюсь насчёт такого не париться. Кроме того, «Прыщавый Кабздох» известны своей тягой к весьма причудливым формам отдыха, и мне кажется, это-то Бэмби к ним главным образом и располагает.

— Я её сегодня тут не видел.

— Ой, она уже отвалила с лидер-гитаристом, они в Лео Каррилло поехали искать какой-то крикет.

— Ночной крикет?

— Ну, Сомерсет ей сказал, что это как бейсбол? Огни и так далее. Если только… ох нет, думаешь, они от меня свинтили?

— В общем, если тебя надо будет назад отвезти, свистнешь. И если кто-нибудь спросит, я рок-н-ролльный репортёр, ладно?

— Ты? Ещё бы, расскажу про твой гвоздь номера, интервью с Пэтом Буном.