Внутри

Я представляю, что оказываюсь в ее голове, и в следующее мгновение я вижу перед собой раздвинутые ноги. Сильные бедра, как у бегуний, ровный и привлекательный, в отличие от Клэр, загар. Голые ягодицы – я понимаю, насколько они у женщины упругие – чувствуют под собой пластиковый матрас. В голове у женщины – безудержная похоть, такая, наверное, и не снилась медику Бену, желающему Барбару. Похоть, и ничего более, похоть, желание сделать мужчине приятно, размытые картинки с эрегированным членом. Думать в таком ключе мне, скажем прямо, неприятно, я переношусь обратно к Сэнди. Она все еще в такси, а такси уже находится на Пасифик Хайтс.

Скоро покажется наш домик… Будто бы прошла вечность с того момента, когда я и Сэнди дурачились в ванной. Пока Сэнди с печальным отстранением смотрит в окно, я начинаю понимать, что женщина в латексе ни при чем, она не знает, что пытала меня воском и спрашивала, хочу ли я есть. Мне нужно найти того, кто управлял ее и другими, в том числе и моим, телами, и заставить его по крайней мере не портить жизнь моей Сэнди.

Мне нужно найти покойника, который стоил мне жизни…

Странно, думаю я. Мне нужно найти одного из ста миллиарда покойников – примерно столько людей было на Земле за все время ее существования – а Земля пуста, на Земле я не видел ни одного покойника, видел только серебряные пули с крыльями.

У меня появляется идея. Я мысленно представляю, что оказываюсь в самом крупном сообществе покойников.

Я попадаю на вершину какой-то горы. Шумит ветер, сквозь меня пролетают хлопья снега. Здесь сидят где-то десять покойников, все они, как один, смотрят на меня.

– Как ты здесь оказался? – спрашивает один из них, очень похожий на меня.

Я смотрю на него и думаю, что смотрю в какое-то странное зеркало. Покойник действительно мог быть мной, если бы не ирокез на голове.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я.

– Кин, – отвечает покойник, оказывается возле меня и протягивает руку. Я ее пожимаю и ничего не чувствую.

– Ты очень похож на меня, Кин, – говорю я.

И не боясь показаться бестактным, спрашиваю:

– Давно ты умер?

Кин оценивающе на меня смотрит.

– Скорее, это ты похож на меня. Уверен, что я жил раньше тебя.

Эта фраза ставит меня в тупик. Я спрашиваю:

– Когда ты умер?

– Наверное, лет сто назад. Много времени прошло, я перестал считать. Когда я был жив, дни были похожи один на другой. После смерти это ощущение только усиливается.

Немного помолчав, Кин спрашивает:

– А когда умер ты?

– Сегодня. Где мы находимся?

Я осматриваюсь по сторонам. Вокруг лишь низкие облака и сильный ветер. Компания, в которой был Кин, куда-то исчезает.

– Мы на вершине Эвереста, – отвечает Кин. – Кто-то из нас хотел выполнить эту мечту при жизни и не хотел при этом быть одиноким.

– Все твои друзья куда-то исчезли, – говорю я.

Кин машет рукой.

– Они мне не друзья. Я даже не знаю имени того, кто хотел здесь побывать.

Затем добавляет:

– Если захочу, я вновь их найду – они не путешествуют в одиночку.

Помолчав, вновь добавляет:

– А как ты нас нашел?

– Я подумал о самой большой общине покойников и оказался здесь.

Кин хмурится.

– Старайся избегать слова "покойники". Называй нас – да и себя тоже – нелюдями.

– Почему нелюдями? – удивляюсь я.

Кин в свою очередь удивляется моему вопросу.

– А разве мы люди?

– Мы думаем как люди. И по крайней мере у меня остались человеческие привычки.

Кин на меня смотрит так, как Папочка смотрел по телевизору на людей, которые были богаче его. С непониманием и уважением.

– Хорошее замечание, – говорит Кин. – Когда я умер, этот мир уже назывался миром нелюдей. Здесь это название закрепилось. Могу лишь предположить, что название "нелюди" связано с нежеланием людей ассоциировать себя с людьми.

– Почему?

– От этого становится только хуже. Ты только умер, и только поэтому ты цепляешься за людскую оболочку.

– Но у тебя же очертания человека. У твоих… хм… не друзей тоже.

– У нас – и у тебя тоже – могут быть любые очертания. Видел серебряные пули?

Я киваю головой, начинаю думать про возможные предметы, в которые стоило бы превратиться, затем спрашиваю:

– Так почему же у вас очертания людей?

Кин отвечает, но отвечает не сразу. Я за это время успеваю посмотреть на Сэнди. Она уже в больнице. Ее пальцы дрожат.

– Потому что ты хочешь нас видеть такими.

Эта фраза кажется мне бредом. А от бреда я устал еще при жизни. Собственно, от бреда я и умер.

Я улыбаюсь Кину и в надежде, что он еще может помнить, что такое сарказм, говорю:

– Скажи мне, что я и слышу то, что хочу услышать.

– Так и есть. Ты не понимаешь наш язык, поэтому слышишь язык, на котором ты говорил при жизни.

Немного помолчав, Кин добавляет:

– Кстати, я не знаю твоего имени.

– Уайт Пауэрс, – представляюсь я. Почему-то не хочу в разговоре с покойником констатировать смерть Олега Ривника.

– Наверное, ты говоришь на английском.

– Так точно. А какой язык слышишь ты?

– Нечеловеческий.