Внутри

Пока я думаю, что на это ответить, я успеваю проведать Сэнди. Она стоит рядом с Барбарой и Беном. Барбара что-то говорит моей Сэнди, моя Сэнди внимательно ее слушает, а Бен, натянув на свое лицо не идущую ему, а потому лживую маску скорби, готовится открыть мешок, чтобы показать моей драгоценной мое мертвое лицо.

– Когда я смогу понимать ваш нечеловеческий язык? – спрашиваю я у Кина.

– Лет через пятьдесят, если при жизни ты был гением.

– А есть ли в этом надобность? В изучении языка? Мы и так понимаем друг друга.

– Надо же чем-то заниматься оставшуюся вечность. Максимум лет через семь ты и сам захочешь испытать что-то новое, то, что не испытывал ранее, и изучение языка, придуманного нечеловеческим разумом, необходимо для восприятия нечеловеческих формаций.

Я решаю побыть с моей Сэнди в самый ужасный момент ее жизни, поэтому говорю Кину:

– Последний вопрос, после которого я исчез…

– Скучаешь по еще живым близким? – перебивает Кин.

Его вопрос прямо-таки пронизан пониманием. Я же не хочу давать понять Кину, что он попал в точку, поэтому договариваю:

– Почему в самой большой общине п… нелюдей всего лишь девять-десять л… нелюдей?

– Ты мог бы и догадаться, Уайт. Я уже говорил тебе, что мы не хотим ассоциировать себя с людьми.

Я возвращаюсь на Землю, и первое, что я вижу – немую от шока Сэнди. Она прикрывает рот ладонью, в ее глазах шок – то есть не очередная форма ее спокойствия, а самый настоящий, понятный любому человеку шок. Я обнимаю свою Сэнди и представляю, что чувствую ее тело, представляю, что она чувствует меня. Я могу представлять сколько угодно, в физических контактах мое воображение бессильно. Гейси в палате нет, это очевидно, я на мгновение переношусь к нему и смотрю в его желтые недовольные глаза. Они пронзают мое тело и смотрят куда-то на стену, будто бы видят на ней что-то, что не может видеть даже нечеловеческий организм, вроде меня. Наверное, мне просто показалось, что кошки способны видеть покойников. Я почему-то расстраиваюсь, возвращаюсь обратно к Сэнди и расстраиваюсь еще сильнее. Слишком сильно. Слишком…

Я думаю о внетелесном придурке, убеждаюсь, что больше не стоит называть его придурком – ведь он может управлять чужими телами, а я нет, и если он придурок, получается, я и того хуже? Нет, теперь я мысленно называю его неизвестным вторженцем. Я хочу знать, почему он может управлять чужими телами, а я могу читать только мысли. Я очень надеюсь, что для управления телом мне не понадобится изучать нечеловеческий язык, и чтобы в этом удостовериться, я переношусь к Кину.

– Извини, я не отвлекаю? – спрашиваю я у Кина.

Он лежит на каком-то облаке, лежит так безмятежно, что мое воображение пририсовывает ему в руки арфу.

– Отвыкай от таких вопросов. У меня совершенно иные понятия об отвлечении, раздражении и тому подобной чепухе.

Я пропускаю любование Кина своей нечеловечностью и спрашиваю:

– Ты можешь управлять телами живых людей?

Я не знаю, что сейчас выражает лицо Кина, но на его лице я вижу удивление, и удивление сильное.

– Это запрещено.

– Кем запрещено?

Кин долго не может собраться со ответом. Он нервно цепляется в облако, а мне кажется, что он взбивает его, словно подушку.

– Общей договоренностью, – отвечает Кин. Пока он думал перед ответом, я успел раз десять проведать Сэнди и убедиться, что она все еще находится рядом с моим трупом. От каждого посещения Сэнди ноющая боль моего неживого организма усиливалась в несколько, а то и в сотни раз.

– Что за договоренность?

– Мы не знаем. Но знаем, что управлять чужими телами нельзя.

– Почему?

Кин вздыхает, смотрит на меня – и это существо, мнящее себя нечеловеком, выглядит куда человечнее большинства людей, которых я встречал, пока был жив.

– Тебе бы понравилось, если бы твоим живым телом управлял кто-то еще, кроме тебя?

– Моим телом уже управляли. И мне это не понравилось. Собственно, поэтому я и умер.

По выпученным глазам Кина я понимаю, что он явно не ожидал такого ответа.

– Кто бы мог решиться на такое?

– Именно это я и хочу узнать.

Кин на меня смотрит с недоверием и сочувствием – или мне кажется, что он так смотрит?

– И почему ты говоришь "решиться"? – спрашиваю я. – Как можно наказать покойника?

– Если покойник будет вмешиваться в жизни людей, его проклянут.

– Что за проклятие? И кто будет проклинать?

– Я не знаю.

Я начинаю раздражаться.

– Не знаешь о какой-то договоренности, о каком-то проклятии, однако веришь, что и первое, и второе действительно существует?

– Да, – просто отвечает Кин.

Меня посещает догадка.

– У вас есть своя религия?

– Не знаю.

Я перестаю раздражаться, я уже злюсь.

– Живешь больше сотни лет, выучил нечеловеческий язык и говоришь, что ничего не знаешь о мире, в котором живешь?

– Да. Поживешь с мое – станешь похожим на меня.

– Ты сейчас говоришь как занудный дед.

– Нет. Тебе хочется слышать в моей речи старческий бред.

Моя злость уплотняется, становится маленькой точкой, из которой начинает произрастать уверенность.

– Я все понял. Ты мне не помощник, Кин. Придется делать все по-своему.