Внутри

Кин выпрямляется по струнке – со стороны кажется, будто бы он стоит головой на невидимой и парящей во воздухе доске.

– Вот это хороший вопрос. Неожиданный.

– Ну так ответь на него.

Кин продолжает молиться, делая движения, которые делают, чтобы накачать пресс.

– Не отвечу.

– Почему?

Кин делает пять или семь движений, перед тем как ответить.

– Зачем ты взял себе его проклятия?

– Откуда ты знаешь? – невозмутимо спрашиваю я.

Надеюсь, что невозмутимо, потому что нутро мое чуть не завибрировало от удивления и как раз-таки возмущения.

– Я знаю все, – отвечает Кин тем же голосом, которым отвечал Ин, что вынуждает меня проорать:

– ТЫ И ЕСТЬ ИН!

– Не ори.

– Скажи мне правду, ты и Ин – это один и тот же призрак? – спрашиваю я почти шепотом. – Ирвин Нортон?

– Пообещай, что не будешь орать. Я несколько лет пытался забыть, что такая эмоция существует.

– Я не буду орать.

Кин поворачивается на сто восемьдесят градусов и теперь висит в воздухе ногами вниз.

– Я был Ином. А ты им станешь.

Я непонимающе смотрю на Кина. Тот говорит:

– Ни один еще не отказывался от проклятия. Ни один…

– А их много? – спрашиваю я, якобы зная, кого Кин имеет в виду.

– Достаточно, чтобы построить мир, в котором мы с тобой живем.

Ээээ…

– Что ты несешь? – спрашиваю я напрямик.

– Ты не понимаешь, никто до поры до времени этого не понимает.

Подобного рода ответы, с претензией на неземную философию, будят во мне голодного зверя. Я разорвал бы Кина на куски, будь он живым…

Да, думаю я вслед своей ярости, Ин был прав. Я очень жесток.

– Почему нельзя сказать все напрямик? – Я вынуждаю себя говорить спокойно. – Неужели так сложно дать понятный моему слабенькому мозгу ответ? Ты же мудрее меня, Ин, то есть Кин, ты должен делать поправку на мою молодую смерть…

Кин смотрит на меня как на ракового больного.

– Я не хочу лишать тебя надежды.

Я понимаю, что своего не добьюсь. Чертов Кин настолько удалился от своего человеческого начала, что не в состоянии сопереживать мне, даже если сопереживание в каком-то ином, нечеловеческом смысле ему свойственно.

Кин опять поворачивается вверх ногами, складывает руки на груди и качается из стороны в сторону. Я вновь провожу аналогии с работой над прессом, но постоянные бормотания Кина под нос в сумме с его туманными ответами на мои естественные вопросы рождают в мне новую аналогию, связанную с пациентами в психиатрических лечебницах.

– Ты молишься? – спрашиваю я.

– Да, – следует лаконичный ответ.

Мое самое первое впечатление о поведении Кина оказывается верным.

– Не буду спрашивать, кому ты молишься, хочу спросить, о чем… если это, конечно, не секрет.

– Не секрет. Я молюсь, так как хочу, чтобы новое поколение нелюдей отказывалось брать на себя чужие проклятия…

Честно, я уже устал недоумевать. Я переношусь в первое пришедшее в мою голову место, но перед этим успеваю дослушать ответ Кина.

–…ведь именно в этом проклятие и заключается.

Я оказываюсь возле собственной могилы. Я не думал о ней, я думал о Сэнди, и вот, моя Сэнди приходит к месту, где закопаны мои бесполезные кости. И деньги, но это не столь важно. В моих мыслях даже не было идеи заставить Сэнди прийти на кладбище, нет. После смерти призраки бегут от своих могил как можно дальше, никто не любит находиться рядом с напоминанием, что до смерти была другая жизнь. Пусть я и нахожусь рядом со своей могилой, ну и пусть, я, как сказал бы Ин – исключение, которое подтверждает правило. Поэтому всем живым хочу дать совет. Если вы хотите почувствовать присутствие своего усопшего близкого, то могила, где он похоронен – последнее место, где его можно почувствовать.

На свой страх и риск я вселяюсь в тело Сэнди. Радуюсь – Ина здесь нет. Радуюсь еще сильнее, когда узнаю, что идею навестить покойного мужа подсказал всегда горячий в ее светлой душе храм. На руках у Сэнди Гейси. Только увидев его, я понимаю, что скучал по этому пушистому засранцу. Он исхудал. Миссис Блюгрэйвс не морила его голодом, в этом я уверен даже без вторжения в ее сознание. Скорее всего, вес Гейси исчез в карманах тоски – тоски по Сэнди, конечно, не по мне. Я всегда думал, что Гейси мысленно называет меня бесшерстным засранцем.

Интересно, а я могу узнать, что обо мне думает кот? Этот вопрос взбадривает меня – я успел забыть, что существует безобидное любопытство. Я проникаю в голову Гейси, и…

Ничего.

Я ничего не понимаю.

Я двигаюсь по извилинам, как какой-нибудь нейрон, двигаюсь не образно, а вполне себе физиологически. Видимо, мертвые люди способны воспринимать только человеческие мысли, и никакие другие. Это лишний раз подтверждает ограниченность нашей человеческой натуры. Так что Кин и другие покойники, называющие себя "нелюдьми", могут утереться – или могут как и раньше продолжать жить в самообмане.