Внутри газовых камер. Подлинный рассказ работника крематория Освенцима

Нас сразу же выстроили перед немецким офицером. Вскоре прибыл еще один. Я не знаю, был ли это знаменитый доктор Менгеле, возможно, но я не уверен. Бросая на нас беглый взгляд, тот офицер делал жест большим пальцем, означающий «Links, rechts!» («Налево, направо!»), – и нам нужно было идти в ту сторону, в которую он указывал.

Вы заметили какую-нибудь разницу между теми, кто шел направо, и теми, кто шел налево?

Нет, я ничего не заметил: с обеих сторон были и молодые, и старые. Единственное, что бросалось в глаза, – это явный дисбаланс между количеством людей на обеих сторонах. Я оказался на той, где было меньше. В итоге нас оказалось всего триста двадцать человек. Все остальные, сами того не зная, перешли на сторону немедленной смерти в газовых камерах Биркенау. Вместе со мной на правой стороне оказались мой родной брат и двоюродные. Нашу группу отправили пешком в Освенцим I.

Как вы думаете, сколько времени занял весь процесс – от прибытия до окончания отбора?

Я думаю, на все ушло около двух часов. Почему я так думаю? Потому что, когда мы прибыли на Юденрампе, было еще светло и заключенные уже не работали, когда моя группа прибыла в Освенцим. Мы прошли три километра от Юденрампе до лагеря Освенцим I, а остальные, ничего не подозревая, – в направлении газовых камер Биркенау.

Помню, что перед тем, как пройти под главными воротами Освенцима I с надписью «Arbeit macht frei» («Труд освобождает»), я заметил рядом с колючей проволокой табличку «Vorsicht Hochspannung Lebensgefahr» («Осторожно, ток, смертельная опасность»).

Как только мы оказались внутри, сразу слева был блок 24, который, как мы узнали позже, служил борделем для солдат и нескольких привилегированных неевреев. В окнах можно было увидеть красивых женщин, которые смеялись. Как мне сказали, они не были еврейками. Я наивно полагал, что если есть бордель, то это должно быть место, где люди работают.

Вас окружили и охраняли эсэсовцы, когда вы зашли внутрь?

Да, всего было, наверное, около десяти солдат, по одному через каждые десять метров нашей колонны. Они сопровождали нас до входа, но, как только мы оказались внутри, они передали нас эсэсовцам, которые уже находились в лагере. Войдя, мы увидели, как заключенные издалека пытаются подойти к нам, чтобы узнать, откуда мы пришли и нет ли вестей от их семей. Вдруг я услышал голос, зовущий: «Шломо, Шломо!» Посмотрев в сторону пленников, я увидел жениха моей сестры Рахили, Аарона Мано, который пытался привлечь мое внимание. Он хотел узнать, была ли арестована и Рахиль. Я сказал, что, к сожалению, ее депортировали вместе с нами, но не знаю, что с ней случилось с тех пор.

Наконец немцы приказали нам выстроиться в колонну по пять человек в небольшом пространстве между двумя корпусами, напротив кухонь. Там нас ждали два немца с фотоаппаратом. Они сказали одному из заключенных, который был депортирован вместе с нами, подойти ближе, чтобы они могли снять его на камеру. Я хорошо помню этого человека, потому что у него была та же фамилия, что и у меня, – Венеция. Барух Венеция, но он не был моим родственником. Это был очень высокий человек с крючковатым носом и лицом, типичным для южных евреев. У него был осунувшийся вид – поездка его явно измотала. Его многодневная щетина и побежденный вид делали его еще более жалким. Я слышал, как один из немцев сказал другому, чтобы тот снял его на камеру, потому что у него идеальный еврейский профиль. Такие снимки, несомненно, использовались нацистской пропагандой для показа в кинотеатрах и создания плохого образа евреев. В тот момент я понял, что мы находимся в месте, где нас ждет самое худшее. Сильнее всего я чувствовал гнев, ярость от того, что мы опустились так низко, что с нами так обращались и унижали. Я никогда бы не поверил, что такое возможно. Конечно, я также чувствовал страх, мы испытывали его постоянно, что бы ни делали, ведь в любой момент могло произойти самое худшее.

Что было после того, как вас выстроили в ряд?

Мы должны были ждать, пока придет офицер и даст нам указания. Мы долго стояли неподвижно. Перед тем как пришел офицер, знакомый мне греческий переводчик из Салоников пришел предупредить, что немец собирается задать несколько вопросов, и посоветовал отвечать не задумываясь, говорить, что мы здоровы, без вшей и готовы работать.

Мужчину звали Сальваторе Кунио. Он был хромым, и такого человека наверняка отправили бы на смерть, если бы он не говорил свободно по-немецки. На самом деле я скоро понял, что в лагере знание иностранных языков порой было жизненно важным преимуществом. Кунио был женат на немке нееврейского происхождения, его депортировали вместе с сыном Бубби (настоящее имя Ганс). Его тоже пощадили.