Внутри газовых камер. Подлинный рассказ работника крематория Освенцима

Поскольку я оделся одним из первых, а за мной еще оставалось много людей, я подошел к одному из заключенных, который нас брил, и предложил ему помочь в обмен на кусок хлеба. Заключенный, возглавлявший рабочую группу, согласился и дал мне маленькую машинку для стрижки волос. Я знал, как ею пользоваться, так как у моего отца была небольшая парикмахерская рядом с кафе в турецком стиле, которым владел мой дед. После смерти отца, чтобы заработать немного денег, я каждое воскресенье ходил в бедный район Барон-Гирш и предлагал свои услуги людям, которые не могли позволить себе нормального парикмахера. Именно из-за подобных примеров я часто говорю, что людям, которые страдали в детстве и вынуждены были учиться добывать себе пропитание, повезло больше, чем привилегированным, когда речь шла о выживании и адаптации в лагере. Чтобы выжить там, нужно было уметь делать что-то полезное, а не знать философию. В тот день это позволило мне заработать драгоценный кусок хлеба.

Вы не пытались узнать, что случилось с вашей матерью и сестрами?

Конечно, пытался. Я не мог перестать думать о маме. Я услышал, что кто-то говорит на ладино, нашем иудео-испанском диалекте, и спросил, не знает ли он, куда их могли отправить. Тот человек любезно ответил, чтобы я не волновался, что узнаю об этом на следующий день, а пока лучше не задавать лишних вопросов. Но такой ответ меня не удовлетворил, так что я подошел к заключенному, говорившему на идише, и спросил его по-немецки: «Wo sind meine Mutter und meine Schwestern?» («Где моя мать и мои сестры?») Он не ответил мне, просто взял меня за руку и подвел к окну. Там указал на трубу крематория. Я в недоумении смотрел в окно и понял, что он говорит на идише: «Все, кто не пришел с тобой, уже высвободились из этого места». Я смотрел на него скептически, не веря. Больше мы не говорили. Не могу сказать, что это произвело на меня большое впечатление. Было просто немыслимо, что они могли везти нас сюда, чтобы сжечь. Я подумал, что он просто хотел меня напугать, как это делают с новичками. Поэтому решил подождать до следующего дня и проверить сам. Но, как оказалось, тот заключенный был совершенно прав.

Как вы нашли своего брата и кузенов?

После того как получил одежду, я услышал: «Шломо? Где ты?» Это меня звал брат. Я узнал его голос, но не мог понять, где он. На самом деле он оказался очень недалеко, но мы не могли друг друга узнать. Мы были бритыми налысо, в одежде не по размеру. Это очень грустный момент, возможно, один из самых грустных. Видеть, в каком состоянии мы находимся… Но я не плакал. Даже когда я услышал о своей матери… Слезы перестали течь, и я больше не плакал, несмотря на всю грусть и боль.

Когда немцы наконец вывели нас из Бани, они повели нас в барак напротив. Он был совершенно пуст, не было ни кроватей, ни чего-либо еще. Нас оставили там до следующего дня, потому что в это время на территории лагеря находиться было запрещено. Мы оставались там, не в силах ни спать, ни лежать: как животные. Несколько религиозных мальчиков начали молиться в углу. Они, конечно, не смогли сохранить свои книги, но знали молитвы наизусть. На следующее утро, в девять часов, за нами пришли немецкие охранники и отвели в сектор BIIa, карантинный сектор мужского лагеря[18].

Они указали на барак в центре карантинной зоны и велели нам войти. Там нас ждал Blockältester[19], поляк, нееврей, оказавшийся особенно жестоким. Он приказал посадить нас по пять человек на «койку». Я пошел с братом, двумя двоюродными братьями и другом из Салоников. Примерно в одиннадцать тридцать нам раздали суп. Это был первый раз, когда мы получили еду после того, как закончились пожертвования Красного Креста. Но чтобы получить суп, нужно было раздобыть миску, а этот проклятый человек не счел нужным показать нам, где их взять. Что же нам было делать? Если не было миски, суп не наливали и грубо разворачивали. Всем было наплевать, что мы не ели вот уже несколько дней.

Только вечером мы наконец смогли что-то поесть. Нам дали кусок черного хлеба с маргарином (иногда вместо маргарина давали кусок того, что они называли Blutwurst, разновидность колбасы). Я проглотил все это одним махом, даже толком не прожевав, – настолько я был голоден.