На следующее утро нам дали чай. Не знаю, можно ли назвать эту вонючую черную жижу водой, чаем, липовым отваром или чем-то еще, но, по крайней мере, она была горячей. Как бы то ни было, поскольку мисок у нас по-прежнему не было, в тот раз нам она не досталась. Наконец кто-то указал мне на место за карантинной зоной, где можно найти миски. Они были в ужасном состоянии! Грязные, ржавые, брошенные на землю. Но это не имело значения, важно было только одно – суметь съесть достаточно, чтобы дожить до следующего дня. Нужно было найти способ всегда держать миску при себе. Мы проделывали в них отверстие с краю и подвешивали за кусок веревки к поясу. Очень важно было держать миску при себе, чтобы ее не украли.
Ничем особенным. В карантинной зоне заключенным разрешалось передвигаться по сектору. Можно было даже разговаривать с другими заключенными, в отличие от территории зондеркоманды, где разговаривать с кем-либо было строго запрещено. Заключенные в карантине практически не работали. Теоретически мы могли пойти и пообщаться с кем угодно. Но из-за языкового барьера и отсутствия желания рассказывать о своих страданиях людям, которые переживали то же самое, мы замыкались в себе и скрывались в тишине.
Они проходили каждый день, утром и вечером. Нас будили спозаранку для этого. Всех выводили на улицу, на нас кричали, нас били, чтобы мы шли как можно быстрее. Самых последних систематически наказывали и били больше всех. В любом случае всегда кто-то приходил последним, потому что мы просто не могли все выйти одновременно. Поэтому каждый старался выйти одним из первых, чтобы получить поменьше ударов. Перекличка могла длиться по несколько часов, в течение которых нужно было стоять на месте. Затем, поскольку мы все еще находились в карантинной зоне, а не в рабочих командах, нам поручали полоть сорняки, проводить мелкую уборку – ничего особенного. Мы видели, как заключенные в других секторах лагеря уходили на работу.
В бараках было два входа: один спереди, главный, а другой сзади. Справа и слева от входа были две небольшие комнаты, дальше – «койки». Посередине стояла печь, однако толку от нее было мало: за три недели в карантинной зоне я ни разу не видел, чтобы ее топили. У
Не знаю, можно ли назвать их «койками»… Это были трехэтажные полки, и на каждой размещалось не менее пяти человек. Лично у меня не было особых проблем с тем, чтобы сохранить себе в карантинной зоне постоянное место.
Поначалу мы не знали, какие места лучше. Но вскоре я понял, что верхние полки находятся слишком близко к окнам. Окна в Биркенау часто были разбиты, поэтому зимой в них дул холодный ветер. Но и нижние не были идеальными. Когда заключенные не могли встать, чтобы сходить в уборную, нижним на голову сбрасывали много неаппетитных вещей. Когда возникал спор по поводу места, капо[20]
жестоко вмешивался, чтобы решить проблему.Человек, отвечавший за мой барак, был настоящим подонком. Он был поляком. Насколько я знаю, кроме зондеркоманды, где все или почти все заключенные были евреями, включая и капо, я не видел ни одного еврейского капо ни в Освенциме, ни в других лагерях, где я потом побывал. Может быть, они и были, но все, кого я видел, оказывались немцами, поляками и даже французами – ни одного еврея.
Капо обычно был занят организацией рабочих команд. Иногда капо также называли
Нет, к сожалению, я забыл, потому что не обращал внимания на их имена. Если бы я знал, что однажды выберусь из той дыры, я бы записал все имена, даты и подробности. Но там мы даже не знали, какой сегодня день.