Мне было противно слушать историю про насилие, но в этот момент я вдруг осознала, что все мужские откровения стали частью моей истории и моя жизнь уже никогда не будет прежней. Паша стал той переломной чертой, глядя на которую мне предстояло решить — оставаться здесь или, перешагнув, посмотреть, что скрывается за ней. Осознавая, что впереди меня могут ждать еще менее приятные открытия. Осознавая, что с каждой новой историей мне придется отпускать все больше своих иллюзий. Я видела себя маленькой девочкой, которая нехотя разжимала пальчики и отпускала в воздух свои красивые воздушные шары. Они были совершенно очаровательны в небе, но — безнадежно пусты.
Я решила наконец-то повзрослеть.
С возращением за столик ко мне вернулась и моя уверенность. Я взяла себя в руки и попыталась вынырнуть из воспоминаний Паши на улицы дневного города.
— Все в порядке? — спросил он.
— Да. Продолжай.
— В общем, я понял, что сделал, уже на работе. Когда я закончил, она все еще плакала, а я надел штаны и ушел. Она только спросила: «Зачем ты это сделал?» — а я ответил: «Ничего особенного не случилось». И ушел. Только позже стало очень неприятно, гораздо неприятнее, чем накануне после ссоры с другом. Кстати, именно к нему я и пошел за советом. Он выслушал и предложить срочно взять отпуск и уехать куда-нибудь. Так я и поступил: в тот же вечер собрал вещи и уехал на две недели к двоюродному брату в другую страну. Вернулся — а тут все тихо. Ту девушку больше никогда не видел, ничего о ней не знаю, и в полицию она, судя по всему, заявления не подавала. Впрочем, я был уверен в этом: она меня не боялась ни до, ни после, когда я уходил. Тогда сильно отпустило, я уверил себя, что все прошло и надо жить дальше, забыв обо всем. Что действительно — ничего особенного не случилось. Через несколько месяцев женился по большой любви, а уже через год у меня родилась дочь. И в этот момент все только началось. Меня наказала не та девушка, а я сам: с каждым днем я все больше боюсь за свою жену и дочь. Это какая-то паранойя. Это плесень, которая, как паутина, каждый день поражает новые органы и не дает мне нормально жить. Когда моя дочь станет девушкой, способной разбудить в мужчине желание, я, наверное, задохнусь от этого страха.
Мы посмотрели друг на друга и без слов принялись доедать свои блюда. В моей голове все еще крутился Брайан Ферри и мысли о том, что страх за любимых людей — самый ужасный страх в мире. Паша тоже о чем-то размышлял.
— О чем ты думаешь? — спросила я.
— О том, что с тех пор ни разу ничего подобного со мной не случалось. Да, я много раз спонтанно возбуждался, много раз у меня в паху все болело от желания, но не так, чтобы взять и сделать. Это было черт-те что, а она просто оказалась рядом.
— Ты бы хотел узнать, что случилось дальше с той девушкой?
— Нет, — Паша отрицательно покрутил головой. — Боже упаси, нет. Зачем? Мне страшно узнать, что я каким-то образом повлиял на ее жизнь, уничтожил ее светлые мысли, ввел в депрессию, заставил уехать из города, превратил в лесбиянку или… еще того хуже…
— Что в ней зародилась жизнь?
— Это исключено: я изнасиловал ее, но сделал прерывание. И я все равно не хочу ничего знать о ней. Ничего не было.
Паша схватил бокал с коньяком и сделал большой глоток. Он закусил долькой лимона, сильно скривившись от потока кислоты. Я видела, как он постоянно сжимает и разжимает кулаки. Десять лет он хранил эти воспоминания на дне собственного «я», и теперь, когда они вылетали наружу, ему было больно.
— Да, я — трус. Но это так противно — каждый день смотреть на свое отражение в зеркале и думать об этом. Один-единственный шаг не туда, одна-единственная позволенная себе слабость, и все — я навсегда в своей одиночной камере пыток. Мне больше стыдно не за то, что я изнасиловал ее, а за то, что я потом скрылся. И скрываюсь до сих пор. Да, я — трус. Нас таких много.
— Причем здесь другие? Себя спаси. И отвечай за себя. Ты можешь найти ее.
— Не могу. Не могу. Вернуться для мужчины часто гораздо тяжелее, чем уйти.
Паша доверил мне свой самый искренний взгляд и не отпускал несколько минут. Мне показалось, что он просит у меня прощения от лица тех парней, которые когда-то поступили со мной похожим образом — исчезли.
Кусты — самая надежная крепость многих мужчин со дня сотворения мира.
И я поняла. Я вдруг так поняла, что даже рассмеялась. Мне было противно и рисково слушать эту историю, но она помогла мне простить мое прошлое. Однажды исчезнувший без слов мужчина наказывает себя на всю оставшуюся жизнь, а тебе лишь освобождает путь.
— Но знаешь, что меня удивляет больше всего?
— Не знаю.
— Больше всего меня удивляет то, что Бог после моего греха дал мне счастье любить и быть любимым, видеть, как улыбается моя дочь. Почему так?
— Время покажет, — я пожала плечами. — Но одно точно: Бог не ошибается.