Внутри, вовне

А теперь — к «кадиллаку». Я ликовал. Я не мешкая выскочил из дому и на метро поехал в Бронкс. Я вприпрыжку вбежал по широкой металлической лестнице в папину контору, чтобы поскорее показать папе свои водительские права и зарезервировать за собой двенадцатицилиндрового белого слона, который все равно ржавел без дела. Я был уверен, что папа без колебания предоставит его в распоряжение прославленного автора университетского капустника. Ведь он же так гордился…

Меня сразу же охватывает неодолимая волна воспоминаний: я ощущаю запах мыла и хлорки, висевший в воздухе прачечной; слышу грохот и тарахтенье стиральных машин; вижу потных женщин в белых халатах на первом этаже… Все это умерло и быльем поросло. Сейчас этот район Бронкса уничтожила скоростная автострада на Новую Англию. «Голубая мечта» исчезла, как Атлантида. И подумать только, что это здание было для моего отца пупом земли! Это было все, что он сделал в жизни, все, к чему он приложил свою смекалку и свои способности! Что ж, его согнутая спина помогла мне подняться и стать преуспевающим налоговым юристом в «а голдене медине» — и даже специальным помощником президента. Но вернемся к «Голубой мечте» сорок лет назад…

Когда я вошел в контору, моя сестра Л и сидела там за письменным столом. Контора выглядела крошечной, как и вся прачечная. Я помнил, каким грандиозным казалось мне когда-то это здание: его гигантская дымовая труба упиралась в облака, а необъятный машинный зал внушал суеверный трепет. Теперь это была всего-навсего маленькая фабрика: за годы она сильно уменьшилась в размерах. Моя сестра тоже выглядела довольно невзрачно в блеклой коричневой юбке и коричневой блузке, она перетасовывала какие-то карточки. Пока я беседовал с Ли, открылась дверь папиного кабинета, и оттуда быстрым шагом вышел папа с какими-то бумагами в руках; он что-то коротко сказал конторщикам. Хозяин Гудкинд! Лица конторщиков посуровели, и все уткнулись в бумаги, даже Ли. Но когда папа увидел меня, деловая атмосфера смягчилась:

— Исроэлке! Заходи ко мне!

Его кабинет теперь тоже выглядел вдвое меньше, чем каким я помнил его раньше.

— Поздравляю! — сказал папа, поглядев на мои права. — Ну, что я могу для тебя сделать?

Тонкий намек на толстые обстоятельства, но без всякого злорадства: конечно, Исроэлке не поедет в Бронкс за здорово живешь; раз он явился в прачечную, значит, ему что-то нужно. Просьба дать мне двенадцатицилиндровый «кадиллак» застряла у меня в горле. Как уныло выглядела эта прачечная, какой здесь был тяжелый, нездоровый воздух. И вот здесь, подумал я, папа зарабатывает деньги, это место позволяет нам всем жить на Вест-Энд-авеню, а мне учиться в Колумбийском университете, тогда как Феликс Бродовский уже сам зарабатывает на жизнь и содержит жену. Но все-таки я выдавил из себя свою просьбу.

— Понимаю. На когда он тебе нужен?

Я сказал. Папа немного подумал — и сумел улыбнуться:

— Хорошо, ты его получишь.

Глава 53 Премьера

— Из верблюжьего сукна? — спросила Ли за обедом. — На премьеру? Ты с ума сошел! Кто же носит коричневое пальто с фраком? Ты будешь выглядеть как гангстер.

— Много ты понимаешь! — сказал я. — В Колумбийском университете все так одеваются.

Боб Гривз взял в обычай приходить на танцевальные вечера одетым, поверх фрака и белого галстука, в пальто из верблюжьего сукна с поднятым воротником. То ли у него не было денег купить черное пальто, то ли это было что-то вроде снобизма навыворот, не знаю. Может быть, в тот год так одевались в Йеле или в Принстоне. Но, во всяком случае, с легкой руки Гривза, на нашем курсе вошло в моду приходить на вечера в пальто из верблюжьего сукна с поднятым воротником. Однажды в редакции «Шутника», когда Гривз куда-то вышел, а его пальто висело на вешалке, я посмотрел, где оно было куплено: на ярлыке значилось «Финчли» — и адрес магазина на Пятой авеню. Это все решило. Пусть я был автором университетского капустника, пусть я водил двенадцатицилиндровый «кадиллак» — все это не стоило медного гроша, если я не мог прийти на премьеру капустника в верблюжьем пальто от «Финчли». Только тогда я смогу окончательно сбить с ног Дорси Сэйбин.

— Ну что ж, это проще пареной репы, — сказала мама. — У мистера Майклса верблюжьих пальто — пруд пруди.