Внутри, вовне

Дети ее еще не спали. Это был для меня первый неприятный сюрприз. Они — а их было целых трое — с визгом носились по крошечной квартирке, поедая бутерброды с джемом; среди них была довольно большая уже девочка с бюстом, наверно, четырнадцатого размера. Миссис Элленбоген отшлепала их туфлей и загнала в спальню. Она приняла меня в оранжевом кимоно, очень похожем на то, которое было у мамы, и она действительно не выглядела женщиной легкого поведения; своим широким славянским лицом, обильными пропорциями и квадратным перманентом она больше всего напоминала одну из Борисовых теток из Вустера, штат Массачусетс, — ту, которая всегда опаздывала на семейные сборища. Я не мог понять, еврейка миссис Элленбоген или нет. В доме не было ни свечей, ни мезузы, ни каких-либо других указующих признаков. В кухне, где мы сели за стол, чтобы свести знакомство, я увидел консервы свиной тушенки.

Она предложила мне на выбор чай или кофе, и я попросил чаю.

— Сначала или потом? — спросила она, ставя чайник на конфорку.

— О, я думаю, сначала, — ответил я. Я очень нервничал и прислушивался к тому, как дети в спальне во что-то играли, громко визжа.

— А как поживает Мерл Бикштейн? — спросила она.

— Эрл Экштейн? О, у него все в порядке.

— Это такой рыжеволосый, да?

— Нет, мэм. Мне кажется, с рыжеволосым он играет в гандбол.

— Ах да, вы правы, — сказала она. — Эрл — он с такими покатыми плечами?

— Вот-вот, — сказал я. — Это он.

Она подала мне чай с ломтиком кекса, купленного в магазине, и сама съела немного и тоже выпила чаю, одновременно рассказывая мне о своем муже. Они были в разводе, и он жил где-то в Калифорнии; по ее словам, это был хороший человек, но, к сожалению, пьяница.

— Ну, ладно! — сказала она после всего этого деловым тоном. Она скрестила ноги — так, что кимоно задралось почти до талии, и моему взору предстали толстые желтые ляжки и очень туго затянутый пояс для подвязок. Как ни был я одержим похотью, я почувствовал себя неловко, как будто я по ошибке попал в женский туалет. Кухонные часы показывали двадцать минут двенадцатого. Мне уже давно пора было быть у Голдхендлера.

— Миссис Элленбоген… — начал я.

— О, зови меня Герти, дорогой! — сказала она плотоядно, тоном Мэй Уэст. Эта плотоядность, как видно, должна была преисполнить меня желанием, но она возымела противоположное действие: как будто Борисова тетка из Вустера вдруг начала гримасничать. Я все еще слышал голоса детей из спальни. Я сказал ей об этом.

На мгновение в ее голосе прозвучала твердость, смешанная с грустью:

— О, не беспокойся. Они знают, что им нельзя сюда заходить. Может быть, пойдем ко мне в спальню?

Она встала, и кимоно упало на пол. Фигура у нее была почти как у мамы; пожалуй, мама была даже постройнее. Не помню уж, какое я придумал неуклюжее оправдание. Я только знаю, что после этого и минуты не прошло, как я выбежал на Бродвей и стал ловить такси, оставив предварительно пятерку под телефонным аппаратом. За чашку кофе и ломтик кекса это была, пожалуй, чересчур дорогая плата. Но, как меня ни томило вожделение, я никак не мог утвердить себя в звании мужчины с Борисовой теткой из Вустера. Но свои пять долларов я все-таки потратил не зря: они помогли мне осознать, что понимающая женщина — это не для меня.

* * *

Так что же мне оставалось? Все-таки искать женщину легкого поведения. Кто-то мне сказал, что самый верный способ склеить такую женщину — это медленно кружить по городу в хорошей машине. Так что в один прекрасный вечер я попросил разрешения взять наш сияющий «бьюик», в котором Ли возила папу на работу и с работы, и поздно ночью, окончив работу у Голдхендлера, я выехал на Бродвей. Буквально через несколько минут я увидел ее — довольно далеко впереди, на тротуаре. Она шла, покачивая бедрами и размахивая огромной сумочкой, в голубой шляпке с длинными болтающимися лентами. Эта шляпка выдавала ее с головой. Наконец-то! Я догнал ее, затормозил и высунулся из окна, чтобы начать разговор. Но она опередила меня, сразу же открыв дверцу машины.

— Пять долларов! — сказала она, показывая себе на шляпку и на свое густо напудренное лицо и напомаженные губы.

Ну и ну! Пять долларов! И какой запах! Явно духи «Аттар» из «Вулворта»! Да, это вам не «понимающая женщина», это явно особа легкого поведения. Я кивнул, и она забралась на сиденье.

— На 85-й улице поверни направо, — гнусаво проговорила она. Потрясающе! Актрисы, игравшие проституток в пьесах Юджина О’Нила, всегда говорили так же гнусаво.

— Остановись вот тут.

Я остановил «бьюик» у старого кирпичного дома и проследовал за ней через двор. Пройдя в дверь, к которой вели вниз несколько ступенек, я оказался в крошечной подвальной клетушке со старой скрипучей кроватью.

— Пять долларов! — она протянула руку.

Я дал ей пятерку. Во мгновение ока она сняла голубую шляпку, задрала юбку и стянула с себя розовые хлопчатобумажные трусы. Она явно делала это не в первый раз в жизни. Затем она плюхнулась на кровать и, с юбкой вокруг талии, легла на спину:

— Ну! Чего ты ждешь?

— Сейчас, сейчас.

Неловкая пауза.

— В чем дело? — спросила она через некоторое время.