Внутри, вовне

— Ничего, если я в «Уолдорф» приведу Бобби?

— Ага! — в голосе Питера послышалась саркастическая нотка. — Все еще при ней?

— Что-то вроде того.

— Конечно, приводи, о чем речь! Там будет такая прорва народу… Милочка, сколько уже набирается, четыреста пятьдесят?

— Четыреста семьдесят семь, — глухо прозвучал на заднем плане голос Мэрилин.

— Она здесь? — спросил я. — Могу я и ее поздравить?

— Конечно, она здесь. Мы решили не дожидаться официальной церемонии. — На заднем плане послышались возмущенные женские протесты. — Да нет, я шучу. Она по-прежнему неприступна, как скала.

— Он абсолютно невозможен, — сказала Мэрилин, взяв трубку.

— Он шалопай, Мэрилин, но, может быть, еще и гений.

— Так ты приведешь Бобби, да? Может быть, вы последует вашему примеру?

— Во всяком случае, не в ближайшем будущем.

— Хм! Ну, ладно, передай ей от нас привет.

* * *

Когда я опять начал встречаться с Бобби Уэбб, я делал это с большой-большой опаской. Прошло несколько дней, прежде чем я снова привел ее в «Апрельский дом». Мы гуляли по паркам, мы вместе обедали и ужинали, мы ходили в театры и на концерты. Но огонь еще тлел, и, само собой, пришло время, когда он разгорелся снова. Бобби сдержала слово. Все ее сумасшедшие выбрыки, скандалы, сцены, нелепые трюки остались в прошлом. Она совершенно переменилась. Оба мы стали старше, хотя сказалось это в нас по-разному. Наши отношения оставались в стадии периодических свиданий, потому что съехаться в одну квартиру необвенчанными в те годы решались только самые отчаянные вольнодумцы. Люди более робкие называли это «иметь интимные отношения» или даже «жить во грехе», если читатель помнит такое выражение. Бобби неизменно среди ночи уходила из квартиры Морри Эббота и возвращалась домой, к маме, а я либо ехал ночевать к родителям, либо оставался спать в «Апрельском доме». Миссис Уэбб, должно быть, знала, что происходит, так же, как это знали мои родители, но то, о чем не говорилось вслух, как бы не существовало или, по крайней мере, не было проблемой, которую нужно было решать. Бобби много раз повторяла:

— Мама ничего не должна знать.

Как-то ночью она, смеясь, рассказала мне, что Эдди со своей куроводческой фермой вылетел в трубу. Получилось, что я оказал Бобби большую услугу, отказавшись одолжить ей деньги, чтобы она могла вложить их в эту ферму. Никто не предупредил Эдди, что в Нью-Джерси почва заражена какими-то микробами, от которых куры чем-то заболевали, и поэтому цыплят нужно было держать над землей, на проволочной сетке. Так что в одну прекрасную ночь три тысячи его цыплят все как один подохли. Везение у него было такое же, как у дяди Йегуды. Человек, который был лично знаком с Эйнштейном, не мог даже продать трупы цыплят на удобрения, и он их сжег. На вонь и чад от сжигаемых цыплят сбежались санитарные инспекторы со всей округи, и, в довершение всего, Эдди был вынужден еще и заплатить штраф. Он обанкротился и снова стал заниматься преподаванием вокала.

— У Эдди есть дар сбивать людей с толку, — сказала Бобби. — Пойти на курсы секретарш тоже он меня надоумил, и я была дура, что его послушалась.

— Я видел его только один раз в жизни, в баре, — сказал я. — Помнишь? «Ты не знаешь, когда нужно уходить, Срулик? Не похоже на человека твоего народа».

Бобби съежилась и тихо спросила:

— Неужели я сказала такое?

Когда я ей сообщил, что мы приглашены на свадьбу Питера и Мэрилин, она обрадовалась, как ребенок.

* * *

Раввин был в шутливом настроении, и он снова и снова заверял Питера и Мэрилин, что церемония не займет много времени, точно зубной врач, который успокаивает пациента, что ему будет совсем не больно. Он принес с собой целый пакет ермолок и квадратный кусок лилового шелка на четырех палках. Где-то в глубине квартиры доктора Куота фонограф играл свадебный марш из «Лоэнгрина», и Питер с Мэрилин, улыбаясь и держась за руки, вышли в гостиную, одетые по-будничному. Голдхендлер и Бойд, державшие две палки балдахина, выглядели очень нелепо в розовых ермолках. Еще две палки держали я и брат Мэрилин, шестифутовый верзила с короткой стрижкой. Он был членом футбольной команды Корнеллского университета и в такой чудной атмосфере чувствовал себя не в своей тарелке. Счастливая чета немного постояла под балдахином, и раввин скороговоркой прочел молитву: это называлось, что он их поженил; о том, чтобы невесте обходить вокруг жениха, конечно, не было и речи. Затем раввин собрал ермолки, свернул балдахин, намотав его на одну из палок, и торопливо ушел, так как ему нужно было поженить в округе еще несколько пар. Он сказал, что воскресенье — это обычно очень хлопотливый день. В будние дни он работал капелланом в психиатрической больнице.